Книга Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

Впрочем, торговцы далеко не ушли, и через полчаса торг возобновился. Так продолжалось несколько дней, пока привезенные подьячим меха и платье постепенно не перекочевали в мешки перекупщиков. Каждый раз после заключения сделки Сукин тщательно пересчитывал монеты, запирал их в сундук и с самодовольным видом говорил посланнику:

– Жиды ведомые плуты. Но я тоже не лыком шит. Из Ярославля мы. А где ярославец прошел, там жиду ловить нечего!

Федор Желябужский не участвовал в торговых делах, но тоже пользовался услугами юрких людей в лапсердаках. Они походили на торговцев, но появлялись не шумной толпой, а молча под покровом темноты. Подьячий впускал ночных гостей в дом, провожал их к посланнику. Там они, запершись в самой дальней комнате, шептались по часу и дольше. Марью клонило ко сну, и она не слышала, как уходили таинственные посетители. Ранним утром в покоях посла уже никого не было, кроме подьячего, сонно водившего пером по бумаге.

По отдельным словам и случайным намекам Марья догадалась, что дядя пытается выведать, где содержится митрополит Филарет, отец царя Михаила Федоровича. Когда бояре решили призвать на престол польского королевича Владислава, они послали митрополита под Смоленск. Митрополит должен был уговорить защитников города сдаться полякам. Однако Филарет заявил королю: «Согласен смерть принять, а воеводу Шеина сдать город уговаривать не стану». Тогда поляки объявили посла пленником и взяли его под стражу.

Через лазутчиков Желябужский выяснил, что митрополит содержится во дворце великого канцлера Льва Сапеги. Посланник сулил лазутчикам большие деньги, если они исхитрятся передать Филарету тайное письмо. Но ответы ночных гостей не радовали. Они в один голос клялись, что поляки неусыпно сторожат Филарета.

Досаднее всего, что прием послов намечался в варшавском дворце Сапеги, то есть там, где находился под стражей Филарет.

– Допустят нас ляхи до митрополита али нет? – вопрошал подьячий и сам себе отвечал: – Навряд ли! А ежели допустят, то наедине потолковать не дадут! Велят при послухах говорить, чтобы ничего мимо них не прошло.

Настал долгожданный день большого приема. С раннего утра вокруг дома на Гнойной началось движение. Примчался кавалер Новодворский, одевший ради торжественного случая красную мантию и нацепивший золотые шпоры. За ним прискакала свита шляхтичей в праздничных приталенных жупанах и алых кунтушах. У многих поверх жупанов были накинуты широкие дели на манер венгерских. Жолнеры с мушкетами, пешие и конные, заполнили узкую улочку. Русские послы постарались не ударить лицом в грязь. Марья ахнула, когда увидела дядю в собольей шубе. Он был на голову выше подьячего, надевшего сразу две шубы, нижнюю, короткую и верхнюю, с длинными полами и рукавами до пят. Лошади, запряженные в посольский возок, были любовно вычищены накануне приема. Марья упросила конюха допустить ее до этого священнодейства, несколько часов тщательно расчесывала и заплетала конские гривы и теперь любовалась делом своих рук. Спины лошадей были покрыты узорчатыми кизилбашскими коврами бирюзового цвета.

Праздник омрачало то, что Марья оставалась дома. Ей строго наказали шагу не ступать с опостылевшей Гнойной. Провожая посольство, она горько вздыхала.

– Эй! – окликнул ее дядя, уже севший в возок. При посторонних он опасался называть ее женским именем, а вымышленное мужское упоминать не хотел, чтобы не грешить лишний раз. – Эй, принеси-ка еще один ковер для кучера.

Марья со всех ног бросилась в дом. Как она не догадалась положить ковер на козлы, чтобы поляки подумали, что у русских кучер восседает на коврах. Но пока она нашла ковер, спрятанный в дальнем чулане, посольство уже двинулось вдоль Гнойной улицы. Впереди выстроились трубачи, потом приставы, а за ними стрельцы в красных кафтанах и слуги, нагруженные посольскими дарами. Возок с посланником и его товарищем был в середине шествия. Марья попыталась пробиться к возку – бесполезно, попыталась вернуться назад – путь преградили жолнеры. Один из них приказал ей вернуться в процессию, сопроводив свои слова чувствительным тычком. Марье пришлось подчиниться. Впрочем, она и не имела охоты сопротивляться. «Так даже лучше, чем дома скучать, – радостно думала она. – Дядя простит. Главное, не попасться на глаза злыдню-подьячему».

На узких улочках жолнерам приходилось пускать в ход приклады мушкетов, чтобы проложить дорогу среди зевак. Мальчишки бежали следом, передразнивая важных послов. Женщины в светлых рантухах, накинутых на голову и драпирующих все тело, хихикали и лукаво поглядывали в сторону бравых шляхтичей, гарцевавших на конях. Кроме обычного любопытства, в глазах варшавян читался немой вопрос: «Скоро ли заключат мир?» Война обогатила только наемников, для простого люда она была разорительной. Большинство поляков ждали мира, и приезд русского посольства оживил эти надежды.

Посольство медленно и торжественно подъехало к резиденции Великого канцлера Литовского. Во дворе шествие остановилось, трубы смолкли. У парадного входа посланников встретили несколько депутатов Литовской Рады, чтобы с почетом провести во дворцовую залу, где посланников должны были расспросить о здоровье государя и бояр. Марья ничего не видела из-за спин рослых жолнеров. Процессия долго стояла, пока дядя правил обстоятельную речь, толмач переводил, а сенаторы отвечали. Наконец посольство вступило во дворец. Марья вошла, изумляясь ширине дверного проема и высоте потолков. Но пройти за свитой ей не удалось. Какой-то служитель расставил перед ней руки и прошипел по-польски «Куда! Куда? Пахоликам ждать в боковой галерее». Марья не знала, что такое галерея. Повинуясь указующему жесту, она повернула направо и оказалась в длинном помещении с высокими окнами от пола до потолка. Никогда она не видела таких застекленных окон. Однако удивляться было некогда.

Прямо перед ее глазами происходила громкая ссора. Два молодых пажа задирали друг друга, словно драчливые петушки. Юнцы метали грозные взоры, крутили несуществующие усы, угрожающе хватались за эфесы сабель. Перья на их рогатывках – шапочках с разрезом – качались, совсем как петушиные гребешки. Их окружали две дюжины таких же безусых юнцов, которые подбадривали товарищей колкими репликами. Дело шло к вызову на поединок, но тут вниманием подростков завладела Марья.

– Ого! Новый пахолик! – вскричал кто-то ломающимся голосом, и все в предчувствии нового развлечения окружили девушку в мужском одеянии.

– И какой миловидный! – продолжал другой паж, ущипнув девушку за щеку. – Ты чей? Кто из панов любит хорошеньких мальчиков?

Под сводами галереи раздался взрыв оглушительного хохота, причину которого Марья не могла понять.

– Дай угадаю! – ломался нахальный паж. – Ясновельможный пан Крицкий? Или коронной гетман Ходкевич?

– Нет, – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Наверняка он пахолик ксендза Бернаша Мацеевского, епископа краковского и кардинала.

От этой скабрезной реплики половина юнцов повалилась на пол от смеха, другая половина отозвалась возмущенным ропотом.

– Святотатство! – кричали одни.

– Пахолик епископа! – надрывались другие. – Вот к чему целибат приводит! Епископ делит ложе со смазливым пажом!