Книга Тысяча и один призрак - Александр Дюма

Через пять минут рака, в которой легко было разбить стеклянные стенки, была открыта подобранным ключом, как раньше дарохранительница. Он уже собирался присоединить платье и корону к потиру и сосудам, когда я, желая помешать дерзкой краже, вышел из исповедальни и направился к алтарю.

Шум отворенной мною двери заставил вора обернуться. Он подался в мою сторону и старался всмотреться во мрак церкви, но увидел меня только тогда, когда я вступил в круг, освещенный дрожащим пламенем свечи.

Увидя человека, вор оперся об алтарь, вытащил пистолет из-за пояса и направил его на меня. Заметив мою черную длинную одежду, он понял, что я безобидный священник и что вся моя защита в вере, а все мое оружие – в слове.

Не обращая внимания на угрожавший мне пистолет, я дошел до ступеней алтаря. Я чувствовал, что если он и выстрелит, то или пистолет даст осечку, или пуля пролетит мимо. Я положил руку на образок и чувствовал, что меня хранит святая любовь Богоматери.

Казалось, спокойствие бедного священника растрогало разбойника.

– Что вам угодно? – спросил он голосом, которому старался придать уверенность.

– Вы Артифаль? – уточнил я.

– Черт возьми, – ответил он, – а кто же другой посмел бы проникнуть в церковь один, как это сделал я?

– Бедный, ожесточившийся грешник, – сказал я, – ты гордишься своим преступлением. Неужели ты не понимаешь, что в игре, какую ты затеял, ты губишь не только свое тело, но и свою душу?

– Ну, – сказал он, – тело свое я спасал уже столько раз, что, надеюсь, и еще раз его спасу. Что касается души…

– Так что же душа твоя?

– О душе моей позаботится моя жена. Она святая за двоих и спасет мою душу вместе со своей.

– Вы правы, мой друг, ваша жена – святая, и она, конечно, умерла бы от горя, если бы узнала, какое преступление вы намерены были совершить.

– О, вы полагаете, что она умрет от горя, моя бедная жена?

– Я в этом уверен.

– Вот как? Тогда я останусь вдовцом! – захохотал разбойник и протянул руки к священным сосудам.

Но я поднялся к алтарю и схватил его за руку.

– Нет, вдовцом вы не останетесь, так как не совершите этого святотатства.

– А кто же мне помешает?

– Я!

– Силой?

– Нет, убеждением. Господь послал своих священников на землю не для того, чтобы они пускали в ход силу. Сила – дело людское, земное, а слово, убеждение черпает свою мощь выше, на Небесах. Притом, сын мой, я хлопочу не о церкви, так как для нее можно купить другие сосуды, а о вас, так как вы не сможете искупить свой грех. Друг мой, вы этого святотатства не совершите.

– Вот еще! Вы что же, думаете, что я это делаю впервые, милый человек?

– Нет, я знаю, что это уже десятое, быть может, двадцатое святотатство, но что с того? До сих пор ваши глаза были закрыты, сегодня вечером они откроются, вот и все. Не приходилось ли вам слышать о человеке, которого звали Павлом? Он стерег одежды тех, кто напал на святого Стефана. И что же? У этого человека глаза были словно закрыты пеленой – он сам об этом говорил. Но в один прекрасный день пелена эта спала с его глаз и он прозрел. Это был святой Павел, да-да, тот самый святой Павел!..

– Скажите, господин аббат, а святой Павел не был повешен?

– Да, был.

– Так как же ему помогло то, что он прозрел?

– Он убедился в том, что иногда спасение в казни. Теперь святой Павел почитаем на земле и наслаждается вечным блаженством на Небе.

– А сколько святому Павлу было лет, когда он прозрел?

– Тридцать пять.

– Я уже перешел за этот возраст, мне сорок лет.

– Никогда не поздно раскаяться. Иисус на кресте сказал разбойнику: одно слово молитвы, и ты спасешься.

– Ладно! Ты заботишься, стало быть, о своем серебре? – сказал разбойник, глядя на меня.

– Нет, я забочусь о твоей душе, я хочу ее спасти.

– Мою душу! Ты хочешь, чтобы я поверил этому? Ты насмехаешься надо мною!

– Если хочешь, я докажу, что забочусь о твоей душе! – сказал я.

– Да, доставь мне удовольствие, докажи.

– Во сколько ты оцениваешь кражу, которую собираешься совершить?

– Ого-го! – сказал разбойник, с удовольствием поглядывая на сосуды, потир, дароносицу и платье Богородицы. – В тысячу экю.

– В тысячу экю?

– Я знаю, что все это стоит вдвое дороже, но придется потерять, по крайней мере, две трети: эти черти жиды такие воры.

– Пойдем ко мне.

– К тебе?

– Да, ко мне, в дом священника. У меня есть тысяча франков, и я отдам тебе их наличными.

– А остальные две тысячи?

– Другие две тысячи? Даю тебе честное слово священника, что поеду на свою родину, продам четыре десятины земли за две тысячи франков – у моей матери есть небольшое хозяйство – и отдам их тебе.

– Да ладно, ты назначишь мне свидание и устроишь западню?

– Ты сам не веришь в то, что говоришь, – сказал я, протягивая ему руку.

– Да, это правда, не верю, – произнес он мрачно. – А мать твоя богата?

– Моя мать бедна.

– Она, значит, разорится?

– Если я скажу ей, что ценою ее разорения я спасу душу, она благословит меня. К тому же, если у нее ничего не останется, она приедет жить ко мне, а у меня хватит места на двоих.

– Я принимаю твое предложение, – сказал он, – идем к тебе.

– Хорошо, только подожди!

– Что такое?

– Спрячь в дарохранительницу все вещи, которые ты оттуда вынул, и запри ее на ключ, – это принесет тебе счастье.

Разбойник нахмурился с видом человека, которого одолевает религиозное чувство помимо его воли; он поставил священные сосуды в дарохранительницу и старательно ее запер.

– Пойдем, – сказал он.

– Перекрестись раньше, – возразил я.

Он насмешливо захохотал, но смех его быстро стих. Он перекрестился.

– Теперь иди за мною, – сказал я.

Мы вышли через маленькую дверь и через пять минут были у меня.

В пути, как бы короток он ни был, разбойник казался очень озабоченным, он осматривался, опасаясь какой-либо засады.

Войдя ко мне, он остановился у двери.

– Ну, где же тысяча франков? – спросил он.

– Подожди, – ответил я.

Я зажег свечу от потухавшего в камине огня, открыл шкаф и вытащил оттуда мешок.

– Вот они. – И я отдал ему мешок.

– А когда я получу остальные две тысячи?