Книга Анж Питу - Александр Дюма

И, в последний раз обняв и жену и дочь, фермер вскочил в седло и галопом понесся через поля к парижской дороге.

Глава 9.ДОРОГА В ПАРИЖ

Вернемся к Питу.

Питу был движим двумя самыми могущественными силами этого мира – страхом и любовью.

Страх сказал ему без обиняков: «Тебя могут арестовать или поколотить; берегись, Питу!»

И этого было довольно, чтобы он припустился во все лопатки.

Любовь сказала ему голосом Катрин: «Бегите скорей, дорогой Питу!»

И Питу бросился бежать.

Более того, под действием двух этих сил он даже не бежал, а летел!

Решительно, Господь велик. Господь непогрешим!

Как кстати пришлись длинные ноги Питу, казавшиеся рахитичными, и огромные колени, позорившие его на танцах, – как кстати пришлись они в дороге, когда сердце его, мучимое страхом, колотилось в несколько раз быстрее обычного.

Разве смог бы развить такую скорость г-н де Шарни с его маленькими ступнями, изящными коленями и аккуратными икрами?!

Питу вспомнил ту прелестную басню, где олень, глядясь в пруд, сокрушается о том, что ноги у него тонки, как спички, и, хотя у нашего героя, в отличие от оленя, не имелось на голове того ветвистого украшения, вид которого утешил четвероногого, он упрекнул себя за былое презрение к своим жердям.

Жердями назвала ноги Питу г-жа Бийо, когда Питу смотрелся в зеркало. Итак, Питу спешил вперед по лесам, оставив Кайоль справа, а Ивор слева; на каждом повороте он оглядывался, а точнее сказать, прислушивался, ибо давным-давно перестал видеть своих преследователей: благодаря своему блистательному таланту бегуна он сразу оторвался от полицейских на тысячу футов, и расстояние это с каждым шагом увеличивалось все больше и больше.

Как жаль, что Аталанта была замужем! Питу сразился бы за ее руку и победил Гиппомена, не пускаясь на хитрости и не бросая на дорогу золотые яблоки.

Правда, как мы видели, пособники г-на Волчьего шага, завладев желанной добычей, утратили всякий интерес к судьбе Питу, но он-то об этом не знал.

Спасшись от действительной погони, он продолжал убегать от теней.

Что же до черных людей, то они были преисполнены веры в себя, отдающей человека во власть лени.

«Беги-беги! – говорили они, запуская руки в жилетные карманы, дабы лишний раз убедиться, что награда, полученная от господина Волчьего шага, на месте. – Беги, приятель! Когда захотим, мы всегда сможем тебя найти».

И это, заметим кстати, было отнюдь не хвастливой бравадой, а самой настоящей правдой.

И Питу продолжал бежать, словно слышал эти реплики полицейских агентов.

Запутав следы, по примеру лесных хищников, спасающихся от своры гончих, свив из них такую сложную сеть, в которой не разобрался бы и сам Нимврод, Питу наконец решился приступить к исполнению своей главной задачи, состоявшей в том, чтобы повернуть направо и примерно на уровне Гондервильских вересковых зарослей выйти на дорогу, ведущую из Виллер-Котре в Париж.

Приняв это решение, Питу устремился в лесок, срезал правый угол и минут через пятнадцать вышел к дороге, вдоль которой тянулись желтые пески и росли зеленые деревья.

Не прошло и часа после его побега с фермы, а он был уже на мощеной дороге.

За этот час он одолел примерно четыре с половиной мили. Неплохой результат для доброго коня, пущенного крупной рысью.

Он бросил взгляд назад. Никого.

Он бросил взгляд вперед. Две женщины на ослах.

Питу унаследовал от юного Жильбера книгу, посвященную мифологии. В ту эпоху люди шагу не могли ступить без мифологии.

История олимпийских богов и богинь входила в школьную программу. Разглядывая гравюры, Питу познакомился с мифами: он знал, что Юпитер превратился в быка, дабы соблазнить Европу, и в лебедя, дабы распутничать с дочерью Тиндарея, что другим богам также случалось претерпевать более или менее живописные метаморфозы, но чтобы агент полиции его величества превратился в осла – такого не бывало! Сам король Мидас получил от осла только уши, а он был король и все, к чему он прикасался, превращалось в золото, значит, он мог купить себе всю шкуру четвероногого целиком.

Отчасти успокоенный тем, что он увидел или, скорее, тем, чего он не увидел, Питу кубарем скатился на лужайку, отер рукавом свою побагровевшую круглую физиономию и, улегшись среди молодого клевера, позволил себе всласть попотеть на покое.

Однако нежные ароматы люцерны и майорана не могли вытеснить из памяти Питу свежепросольную свинину мамаши Бийо и весившую целый ливр четвертинку пеклеванного хлеба, которую он получал из рук Катрин за каждой трапезой, иными словами, трижды в день.

Хлеб этот стоил в ту пору четыре с половиной су за ливр – непомерная цена, соответствующая примерно девяти нынешним су; во всей Франции он был величайшей редкостью и казался тем, кому доводилось его отведать, лакомством наподобие сдобной булочки, которой, по мнению герцогини де Полиньяк, парижанам следовало кормиться, когда у них кончалась мука.

Понятно поэтому, что Питу в своих философических размышлениях представлял мадмуазель Катрин великодушнейшей в мире принцессой, а ферму папаши Бийо – роскошнейшим в свете дворцом.

Затем, подобно израильтянам на брегах Иордана, он, собрав последние силы, обращал взоры к востоку, иначе говоря, к этой благословенной ферме, и вздыхал.

Впрочем, вздыхать – занятие небесполезное для человека, которому нужно перевести дух после безумной гонки. Вздыхая, Питу дышал полной грудью и чувствовал, как мысли его, мгновение назад такие путаные и смутные, проясняются.

– Отчего же, – спросил он самого себя, – в такой короткий срок со мной случилось столько невероятных событий? Отчего я пережил за три дня больше, чем за всю остальную жизнь? Все дело в том, что мне приснилась кошка, которая хотела меня оцарапать.

И он сделал рукой жест, означающий, что источник всех его несчастий не вызывает у него никаких сомнений.

– Однако, – прибавил Питу, немного подумав, – почтенный аббат Фортье учил меня вовсе не такой логике. Не может быть, чтобы все приключения произошли со мной только оттого, что мне приснилась злая кошка. Сон дан человеку как предупреждение, не больше. Не помню какой автор сказал: «Тебе приснился сон, берегись! – Cave, somniasti!»

– Somniasti? – в ужасе спросил себя Питу. – Неужели я опять употребил варваризм? О нет, это всего-навсего элизия; следовало сказать somniavisti.

– Удивительно, – продолжал Питу, не в силах сдержать восхищения самим собой, – насколько лучше я знаю латынь с тех пор, как бросил ее учить.

И, восславив таким образом самого себя, Питу поднялся и продолжил свой путь.

Он шел широкими шагами, но более спокойно. На такой скорости он мог одолевать в час две мили.