Книга Дед Мавр - Александр Евгеньевич Миронов

ж, Дед был прав: не каждому дана способность быть полиглотом. Так что нечего и обижаться на не очень-то приятную правду…

Невольное это хронологическое отступление, экскурс в будущее понадобился мне только для того, чтобы впредь не касаться моих переводов произведений Мавра. А тогда, после приезда в Минск, мы с Дедом не единожды бродили по улицам родного города, превращенного оккупантами в страшное нагромождение все еще не убранных и не расчищенных руин и развалин. Горы битого кирпича и щебня… Задымленные пожарами остовы слепоглазых мертвых зданий… Вон там была наша «Червяковка»… Тут Дом писателей… Наискосок от него, через улицу, довоенная редакция «Звязды»…

На всей центральной городской магистрали, Советской улице, чудом уцелело с десяток, не больше, многоэтажных кирпичных домов. Да, поистине чудом: накануне бегства гитлеровцы начинили взрывчаткой и Дом правительства, и Дом Красной Армии, и некоторые еще сохранившиеся жилые дома. Постарались, нелюди, с немецкой пунктуальностью выполнить людоедское предписание своего бесноватого «фюрера» о превращении всей белорусской земли, всех ее городов и населенных пунктов в мертвую зону выжженной пустыни. И если бы не стремительное и все сметающее, как ураган, наступление наших войск, тупоумное арийское послушание сработало бы безотказно.

Смотрели на то, что осталось от города, и оба не замечали, как высказываем свою горечь и боль вслух:

— Сколько же лет понадобится для того, чтобы расчистить, убрать, вывезти за городскую черту, на свалку, весь этот битый кирпич, заросший непроходимым бурьяном щебень, искореженные огнем пожаров и взрывами авиационных бомб металлические балки междуэтажных перекрытий?

— Сколько десятилетий, чтобы не восстановить, а совершенно заново построить белорусскую столицу?

Там, где можно было, восстановительное работы уже вели. В Театре оперы и балета… В разрушенном крыле Дома Советской Армии… В Академии наук… Во Дворце пионеров… В некоторых наиболее сохранившихся многоэтажных жилых домах… В корпусах заводов имени Кирова и имени Ворошилова…

Начинались и новостройки.

Но подавляющее большинство минчан, а их с каждым днем становилось все больше,— почти девяносто процентов населения города жило в подвалах, в землянках, в наскоро сколоченных дощатых бараках и армейского образца брезентовых палатках.

Первая встреча писателей с секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко состоялась в Доме партийного просвещения, нынешнем здании республиканского отделения Всесоюзного театрального общества, без разрушений пережившем гитлеровское нашествие.

Мы с Янкой Мавром пришли пораньше и заняли места во втором ряду стульев, поближе к президиуму, чтобы не пропустить ни слова. Участников встречи предупредили заранее: разговор будет идти о задачах сельского хозяйства, о разрушенной и разграбленной оккупантами промышленности, о жилье для трудящихся столицы и, конечно, о том, какую помощь могут и обязаны оказать литераторы во всей этой неохватно-грандиозной работе. Расспрашивать секретаря ЦК мы могли о чем угодно, чтобы каждый решил выбрать тот участок, где он сумеет принести наибольшую пользу своим пропагандистским и публицистическим пером. Писать придется о воинах и партизанах, ставших строителями, не взирая на лица, бичевать руководителей организаций и учреждений, не умеющих точно и оперативно работать, ярко и образно показывать передовиков новостроек, таких, как каменщики Булахов и Громов, по которым следует равняться всем.

В общем, для большинства из нас дело знакомое.

Однако первые же фразы Пантелеймона Кондратьевича буквально ошеломили.

— Прежний Минск восстанавливаться не будет,— сказал он.— Мы должны построить и построим новый город. Вся страна, все республики Советского Союза щедро, по-братски помогают нам в этом. Через восемь — двенадцать лет вы сами увидите, что на всей территории столицы не останется ни одного следа минувшей войны. К тому времени Минск превратится в один из красивейших и благоустроенных городов.

Пантелеймон Кондратьевич, по-моему, не без умысла подробно рассказал о том, что в общих чертах нам было уже известно: о начавшемся строительстве промышленных гигантов — автомобильного, тракторного, шарикоподшипникового и мотовелозаводов, каких не только в столице, но и на всей территории довоенной республики никогда не существовало. Разве не честь для писателя внести свой вклад в адресованную потомкам летопись о том, как советский народ-победитель, едва закончив тяжелейшую в истории человечества войну, совершает и обязательно совершит не менее героический трудовой подвиг?

Но было в его выступлении и такое, чего ни один из нас не мог хотя бы предполагать: удивительно впечатляющий, выпукло-зримый для воображения рассказ о предстоящей прокладке новых широких городских магистралей, об одетых в гранит берегах Свислочи, о прекрасных площадях, зеленых улицах и парках, благоустроенных школах, кинотеатрах, больницах, больших, в восемь, десять и выше этажей корпусах жилых домов, общежитий и учебных заведений.

— Так будет,— в заключение сказал секретарь Центрального Комитета.— Скоро вы все это увидите собственными глазами.

Скоро… Не через многие десятилетия, как недавно думалось нам с Иваном Михайловичем, а всего лишь через восемь — двенадцать лет…

— Кто увидит, а кто и нет,— с ноткою сожаления вырвалось у Деда, когда мы с ним возвращались домой. У меня тревожно дрогнуло сердце: почему он это сказал? А Мавр, по моему молчанию догадавшись о шевельнувшейся тревоге, поспешил успокоить: — Не думай, я не о смерти. Я, брат, о том, что старою скрывать от домашних: о своей слепоте.

— О какой слепоте?

— Катаракта: на оба глаза надвигается, проклятая. Через десяток лет ослепну совсем. К самому, как обещал Пономаренко, расцвету Минска.— И, словно спохватившись, строго предупредил: — Не проболтайся. Не хочу раньше времени никого огорчать.

А мне все еще не верилось. Идет, как обычно, спокойно опирается на узловатую трость из какого-то заморского дерева, привычно старается не столкнуться со встречными зеваками, заранее замечает малейшую выбоину на тротуаре и уверенно перешагивает через нее.

— Ты что же, сам вынес это заключение? — спросил я, продолжая надеяться на возможную ошибку.

Но Дед отрицательно покачал головой:

— Не сам. Ходил на прием к Татьяне Васильевне Бирич. Она и предупредила: остановить развитие катаракты современная медицина бессильна. Созреет, тогда операция: или — или…

Татьяна Васильевна Бирич, ученица и последовательница известного одесского окулиста профессора Филатова… Стало быть, ошибки нет…

Другой на месте Ивана Михайловича, наверняка пал бы духом, замкнулся перед надвигающейся бедой, как улитка в раковине. А он? Ни в малейшей степени, ни на день, ни на минуту!

Закончил переделывать «Полесские робинзоны», и сразу за новую работу, автобиографическую повесть «Путь из тьмы». Начало этой повести отдельным изданием вышло в 1948 году, прочитав его, я узнал, какое тяжелое, без искорки настоящей радости детство выпало на долю моего старшего друга.

Родился 11 мая 1883 года в Либаве, в семье рабочего-столяра. После смерти отца пятилетним мальчиком