Книга Напоминание старых истин - Анатолий Андреевич Ананьев

как писать и о чем писать, но и пониманию жизни. По-моему, в этом и заключена истина, и все мы проходим подобные университеты. Невозможно же, чтобы инженер начинал с изобретения колеса. Есть и в литературе свои «колеса», которые открыты давно и не нами, о них надо по меньшей мере знать, чтобы создать что-то свое, а не повторить пройденное. В этом и заключается смысл учебы, хотя, к сожалению, во все времена, да и сейчас бытует мнение о так называемой суверенной самобытности таланта и т. д. Самобытности этой, как правило, хватает на одну-две незрелые книги, и на этом все заканчивается.

— И наконец, «дежурный» вопрос всякого интервью с писателем: ваши планы на будущее?

— Вопрос этот хоть и традиционен, но отвечать на него не слишком приятно и удобно. Собираясь в дорогу, кладешь в ранец маршальский жезл, а что найдешь в том же ранце к концу пути — кто знает. Задумаешь одно, а выйдет другое. Так что самое милое дело: помолчать. Но долг вежливости заставляет отвечать, и я повинуюсь ему.

Я занят сейчас романом «Годы без войны» — пишу третью и четвертую книги. Не оставляет мечта написать новую книгу о войне, но мечта эта еще настолько неопределенна и смутна, что даже контуры будущего замысла разглядеть невозможно.

Беседу вел Арк. Хворощан

ГЕНИЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

К 150-летию со дня рождения Л. Толстого

Так же как индивидуально всякое творчество, как всегда индивидуальна гениальность, так и восприятие искусства, в частности литературы, тоже может носить индивидуальный характер. То общее, что принято называть «мы», не может полностью совпадать с тем впечатлением, которое создает то или иное произведение у отдельного читателя. Образы художественного произведения, так же как и сама жизнь, могут и должны преломляться через призму читательского восприятия, через личное «я», и тогда они, на мой взгляд, вдвое или втрое будут действеннее и в воспитании, и в познании мира, и в выработке художественного вкуса и философских взглядов. В этой статье, может быть, не все будет согласно с той общей точкой зрения, какая существует на творчество Толстого. Многое может быть спорным: но все есть мое личное читательское восприятие; есть желание познать мир Толстого таким и так, как он сам видел его и каким хотел, чтобы мы поняли и приняли его; проникнуть в художественное мышление великого русского писателя, писателя, влияние которого на искусство и литературу так огромно, что переоценить его невозможно. И если бы мне задали вопрос, как повлиял Толстой на меня как на писателя, на мое восприятие мира, я бы мог сказать: Толстой оказал на меня неизмеримо большее влияние, чем все художники мира. Он был и остается непревзойденным мастером слова.

1

В чем состоит притягательная сила жизни, изображенная в произведениях классической литературы, и прежде всего русской классики, та притягательная сила жизни, которая особенно заметна в книгах Льва Николаевича Толстого?

О романах «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение» написано столько исследований, что всякое появляющееся вновь слово о них, в сущности, только повторение уже сказанного. Но тем не менее мне хотелось бы высказать совой взгляд на художественное воплощение не отдельных образов этих романов, а на изображение общей картины жизни в них.

Для нашей критики более привычно разбирать образы главных героев тех или иных произведений. Мы часто восхищаемся, и должно быть справедливо, когда читаем о герое, который обладает сильным характером и своими поступками и делами вызывает наше сочувствие. Но если вдуматься, то нередко характер этот ярок только потому, что вся жизнь вокруг него принижена или заполнена людьми тусклыми, скучными, а то и просто нечестными. Такую приниженность мы стараемся не замечать и не придавать ей значения, а восхищаемся только этим характером и называем это показом положительного героя. Я думаю, что, изображая жизнь в таком плане, мы делаем в литературе шаг назад.

Наша русская классика и крупнейший ее представитель Лев Николаевич Толстой, на мой взгляд, не только придавали огромное значение общему фону народной жизни, но зачастую, и может быть именно в силу своего большого таланта, художественной интуиции, выдвигали эту жизнь на передний план.

В романах Толстого, казалось бы, такое огромное количество второстепенных персонажей, что никто и не пытался сосчитать их. Но каждый персонаж написан с такой силой художественного обобщения, что отдельно, сам по себе взятый, мог быть главным. И здесь сказывается не только огромная любовь писателя к жизни и понимание ее, но и огромная сила ее правдивого изображения.

Вот один из многочисленных примеров. В романе «Анна Каренина» есть немало сцен деревенской жизни. Это прежде всего всем известный сенокос, в котором принимал участие Левин. И как ярко, выпукло выглядит в этой сцене народ, то есть косари, какие это добрые, сильные, упоенные работой люди, занятые общим, как сказали бы теперь, коллективным трудом.

А вот еще одна сцена, которая подтверждает мою мысль.

Левин собирается поехать к Долли, но перед этой поездкой заходит к нему староста из сестриной деревни и рассказывает о разделе сена между мужиками. «По неопределенным ответам на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам проверить дело». Нет здесь ни диалога, по которому можно было бы характеризовать мужика, нет никакой зримой картины внешности этого старосты, места, где происходит разговор, но все это сейчас же встает в воображении, и чувствуешь и эту нерешительность, и скованность старосты, и его психологическое состояние как человека, говорящего неправду, и видишь и чувствуешь Левина. Староста (кроме этих глав) уже больше не появляется в романе, но он уже запомнился как живой человек, как представитель своей прослойки людей.

Настроение Левина мрачное, и он мог бы через призму этого настроения смотреть на мир, во всяком случае, в этот день. Но то, что он видит на покосе, так сильно действует на него, что Левин забывает о своих невеселых мыслях и проникается состоянием общей жизни окружающих его людей. Вот еще одна деталь, подтверждающая это. На покосе он видит двух молодых людей и спрашивает у старосты:

«— Это кто же? Сын? — спросил Левин.

— Мой меньшенький, — с ласковою улыбкой сказал старик.

— Какой молодец!

— Ничего