Книга Веледар - Александра Вайцеховская

чистыми помыслами.

Я нащупала кинжал, лежащий на коленях, рассекла ладонь. Теплая кровь заструилась по запястью, пачкая рукав платья.

— Кровь-водица, цветку напиться…

Я потянулась к цветку, нежно сжала невесомые лепестки, замерла… И понесла к себе, к груди прижимая волшебное пламя.

Привычные звуки в лесу пропали, как растворились, а на смену им пришли другие: вой, рев, плач, клацанье зубов. Лесные духи чуяли добычу, бушевали, ярились, тянули жадные лапы и когти.

— Зря стараетесь, — процедила я, оборачивая свою ладонь с зажатым в ней цветком чистой тряпицей. — Раз смогла взять, значит — мое. Не отдам, — и, вскочив с земли, пошла прочь из леса, не оглядываясь, молясь лесному хозяину, чтобы отпустил с миром…

* * *

Пока Иван к нужному месту ехал, все обдумывал рассказ ведьмы про Демиру, мол она над травами колдует, а потом из венков забирает жизненную силу тех, кто носил их. По капле, незаметно. Верилось с трудом, но Ваня невольно вспоминал, как матушка последние годы прихварывала после праздника и шутила еще, что это нечистая сила из нее выходит от купальского костра.

А еще… Он маленький был, когда Демира в городе у них поселилась, и с тех пор она, кажется, ни на день не постарела. Правда это, или парень сам себе внушил, наслушавшись ведьму… уже и не разберешь. Но вот что всю траву Демира лично собирала, а какую не собирала, ту строго велела к ней на проверку нести, — это истина. Но ведь бывали у них случаи, когда люди травились по незнанию, ведунья заботилась о горожанах просто. А молодость… Так ведунья на то и ведунья, мало ли, какие у нее секреты. А тут пришла незнакомка и наветами в сторону Демиры сыпет.

Но Ваня почему-то все равно ей верил и спешил теперь к старым мосткам, которые ниже города по течению были, мужики в этом месте сети иногда ставили. Было оно дальше от купальских костров, но венки туда исправно доплывали и застревали иногда в столбушках.

Спешившись, парень потянулся к лошадиной морде, погладить хотел, но вороной конь красноречиво зубами щелкнул.

— Тьфу на тебя! Ишь, недотрога, — пробормотал Ваня, привязал животину и пошел на скрипучие доски мостков, которые вдавались в реку почти на треть ее ширины.

Сюда по воде прекрасно долетали звуки праздника, парень даже отдельные слова различал, если люди особенно громко пели или просто между собой перекрикивались. Скоро полночь, скоро поплывут венки.

Ваня лег на доски, растрескавшиеся поверху, высушенные летним солнцем, и стал ждать. Ведьма ему сказала, что колдовство может не сработать в двух случаях: если Иван с действиями напутает (хотя чего там путать-то, и ребенок бы справился), и если она сама на счет Демиры ошиблась, и венки эти — самые обычные.

— Вот и видно будет, — снова пробормотал Ваня, а конь за его спиной так громко фыркнул, что спугнул какую-то ночную птицу, которая сорвалась с ветвей и прочь полетела от греха подальше. — Чтоб ты понимал, бестолочь строптивая, — парень недовольно покосился на коня, но тот уже принялся сочную траву вокруг себя ощипывать и не удостоил Ивана ответом.

На реке хорошо было, от воды после жаркого дня по ночной прохладе теплом тянуло, а далекие песни сливались в гул и убаюкивали. Ваня лежал на спине, смотрел, не моргая, в небо на звездную дорогу[14], которая тянулась с севера на юго-запад, мерцала и завораживала.

Веки упорно слипались, несмотря на волнение, ведь день для Ивана тяжелый выдался: сперва работа, потом ведьма эта напугала до чертиков. И когда дрема охватила его настолько, что стало совсем невмоготу, парень перевернулся на живот, потянулся рукой к воде, чтоб лицо умыть, да так и замер.

Из-за речного поворота показались огоньки. Сперва несколько, потом все больше и больше. Они плыли, мягким теплым светом рассеивали темноту и отражались от водной глади. То были горящие лучины и свечи, воткнутые в венки.

Сон как рукой сняло. Ваня вскочил, нащупывая за пазухой серьгу, и, нервно перетаптываясь на скрипучих досках, стал ждать, когда огоньки подплывут поближе.

Наконец первый венок нырнул под мостки, и сквозь щели парень увидел, как он ускоряется, кружится, огибая поросшие мхом столбушки, чтобы оказаться по другую сторону. Пора было действовать.

Иван вытянул перед собой руку с зажатым в ладони украшением, и шепнул, как ведьма учила:

— Слову ведьминому быть, колдовство поворотить!

А затем упал на колени и кулак в реку опустил.

Сперва ничего не происходило, а потом украшение в руке стало стремительно нагреваться, несмотря на воду. Иван зажмурился от боли, сцепил зубы…

И тут подул ветер. Беззвучный и будто отовсюду сразу, он то толкал в спину, то хлестал по лицу. Прибрежные ивы пригнуло к земле, конь истерически заржал, задергал привязь, и только гладь речная оставалась черным зеркалом, ни морщинки не пробежало. Иван с коленей на живот упал, распластался, стремясь укрыться от ветра, а свободной рукой вцепился в дощатый настил, скребя ногтями старое, рассохшееся дерево.

Серьга прожигала руку до мяса, до костей, и из глаз Ивана брызнули горячие слезы, тут же высыхая на ветру, но парень только сильнее кулак сцепил. Ведьма говорила, что так будет. Ничего, он перетерпит. Батька его как-то раз высек за то, что он улей на пасеке поджег, чтоб пчел вытравить да медком полакомиться, мелкий же был, бестолковый… Вот там была боль так боль, да жгучая обида в придачу. А тут ничего, ради дела можно выдержать.

Послышался треск, и Ваня глаз один приоткрыл, увидел, как конь брыкается и пятится, мотает башкой, брызгает слюной да глаза пучит. Ветка, на которой Иван привязь закрепил, обломилась окончательно, и животина тут же умчалась в заросли, таща ее за собой. Ох, не получить бы потом от ведьмы за потерю коня…

Серьга раскалилась уже настолько, что парень даже перестал ощущать ее жар, а может просто выжгло ему руку, и ощущать уже было нечем. Очень хотелось кулак из воды вытащить и взглянуть, но он терпел, опять сжимал веки, скрежетал зубами да какую-то песню припоминал, чтоб отвлечься. Молиться ведьма запретила.

Ветер стих так же внезапно, как и начался, и Ваня снова опасливо приоткрыл глаза. Серебро в руке остывать стало, холодеть стремительно. Сперва полегчало, а потом кости аж до самого плеча заломило от стужи. А река пошла рябью.

Венки, на которых от ветра ни одна лучина, ни одна свеча не погасла, остановили движение, замерли, будто в задумчивости… И обратно двинулись, вверх по течению. Тут уже Иван во все глаза