Книга Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники - Дочь Сугавара-но Такасуэ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем корабль наш из места Хаконоура – «Залив Драгоценный ларец» – тянут на толстенной бечеве. Некто сказал:
– О ларец драгоценный,
Где лежат драгоценные гребни,
В зеркале отражаясь!
Гребни волн улеглись,
Безмятежно зеркало моря.
………………………….
4-й день. Кормчий говорит: «Ветер и облака внушают тревогу!» Мы не выходим. А круглый день ни ветерка, ни малого волнения! Ну что за дурень: погоды толком угадать не может!
Берег возле нашей стоянки усыпан прелестными ракушками и камнями. Одна из наших спутниц, томясь тоскою по той, которая не возвратится, сказала:
– Волны, прихлыньте сильней,
Только оставьте на берегу
Раковину «Позабудь»!
Пусть промолвит она: «Позабудь
Ту, о ком ты тоскуешь!»
И тогда некто, не в силах этого вынести, продолжил… так, чтобы немного отвлечься от мучительных дорожных тягот…
– Подбирать я не стану
Раковину «Позабудь»!
Я жемчужину отыщу.
Да будет она мне на память
О драгоценности милой.
Должно быть, утратив дитя, родители сами впадают в младенчество. Ведь все тут могли возразить, что она ничуть не жемчужина! Но недаром говорят: «Вечно прекрасно лицо умершего дитяти».
………………………….
5-й день. День напролёт молимся: «О волны! Не поднимайтесь!» Моленье наше услышано. Ни ветра, ни волн. Неподалёку резвится стая чаек. Столица всё ближе. Вот стихи переполненного радостью ребёнка:
– Моленье наше сбылось,
Радуемся затишью!
Но отчего же тогда
Чаек белые крылья
Похожи на белые волны?
А корабль идёт всё дальше. Сосновая роща на каменной косе очень красива. Проплываем близ Сумиёси. Один человек произнёс:
– Вот узнал я ныне,
Сколько осталось мне жить…
Прежде сосны в Суминоэ,
Вечнозелёной сосны,
Я успел постареть.
В это время родительница той, что больше не вернётся, даже на миг не в силах её позабыть, сказала:
– О лодка, поторопись!
Я хотела б нарвать в Суминоэ
Травы «Позабудь».
Если верно её назвали
Я, быть может, смогу забыться?!
Но разве она могла всё позабыть?! Она только хотела дать роздых своей горестной любви, чтобы затем отдаться ей с новой силой.
Внезапный ветер. Гребцы усердно налегают на вёсла, но что толку! Волны тащат корабль назад. Вот-вот перевернёмся. «Ах ты, милостивый бог Сумиёси! – восклицает кормчий. – Тебе бы нынче родиться! Любишь наживу, как все ныне живущие!»
Уж ты-то, по всему судя, родился вовремя.
«Поднесите ему нуса!»[141] Мы послушно подносим нуса светлому богу Сумиёси – защитнику мореходов. Но ветер не стихает, дует всё сильнее, всё свирепее. Волны вздымаются всё грознее. «Нуса не трогают божественного сердца, – изволит молвить кормчий, – по каковой причине корабль и не трогается с места. Надо поднести что-нибудь более дорогое, чтобы больше обрадовать бога». Мы послушно пускаемся в размышления: «Глаз у каждого целых два. Поднесём ему зеркало. Оно у нас на корабле одно!» Кидаем зеркало в море. Всем его жалко. Но – о, чудо! – море вдруг становится похожим на гладкое зеркало, и кто-то говорит:
– Едва мы бросили зеркало,
Успокоилось море,
И увидели мы
В безмятежной его глубине
Сердце бурного бога.
Нет, это не был бог – хранитель спокойного моря, травы «Позабудь» и милых прибрежных сосенок. Мы в нашем зеркале узрели истинное сердце бога Сумиёси. У него было сердце нашего кормчего.
………………………….
16-й день. Ныне вечером, по пути в столицу, проезжали Ямадзаки. Кстати, цветные ларчики в здешней лавке расписаны всё так же, сладкие лепёшки по-прежнему – витою трубочкой. А хозяева лавки? Впрочем, сказано ведь: «Как узнаешь сердце торговца?»
Мы всё ближе к столице. В Симасака некто устраивает нам угощенье. Зачем? Вовсе не обязательно. Замечу, однако, что с той поры, как мы уехали, люди здесь стали много радушней. Посылаем ответные дары.
Мы хотели быть в столице только к ночи, ехали медленно. Луна взошла. Переправляемся через реку Кацурагава – Лавровую реку – при лунном свете. Говорим друг другу: «Это ведь не река Асука, чьи воды мелки и нрав переменчив!» Кто-то уже читает стихи:
– О река, соименница лавра,
Что растёт на луне вечносущей,
В глубине твоих вод
Лунный свет отражается
Неизменно и верно.
Другой сказал:
– О река, соименница лавра,
Словно облако в глуби небесной,
Так была она далека.
И вот проплываем по ней,
Концы рукавов увлажняя!
И еще кто-то сказал:
– Пусть не в сердце моём
Ты стремишь неизменные воды,
О река, соименница лавра,
Поспорят с твоей глубиною
Мои сердечные чувства.
Все мы слишком рады возвращению, оттого избыток стихов.
Въезжаем в столицу. Ночь тёмная, и ничего кругом не видно. Мы всё равно радуемся. Вот и дом. Входим в ворота. Луна освещает жилище… Мы, правда, уж слышали кое-что, но то, что мы увидели, описать невозможно. Всё порушилось, запустело, заросло. Всё ужасно! Впрочем, не более ужасно, чем сердце того человека, коему поручено было следить за домом. А ведь мы разделены одной лишь тонкою изгородкой, наш дом и его, – по сути, один и тот же дом, да и он сам предложил свои услуги. Всякий раз, как он писал нам о своем дозоре, мы слали ему подарки. Но повышать голос в первый день по приезде… «Вот уж…» – могут сказать. Хозяин был весьма огорчён, раздосадован, но… решил всё же отблагодарить нерадивого соседа.
В нашем саду было нечто вроде пруда – так, небольшая копань, наполненная водой. Рядом росла сосна. С одного боку ветки у ней иссохли и отвалились. Пять лет прошло, а как будто целая тысяча. Видны новые молодые побеги. Да, почти всё тут пришло в упадок, но чего ни коснешься, всё трогает сердце и всё дышит печалью. Сердце сжимается, как помыслишь о той, что родилась здесь на свет и сюда не вернулась. Наши корабельные спутники о чём-то оживлённо говорят, вокруг них стайки весёлых детей. От этого
