Книга Безрассудная - Лорен Робертс

моего отца.

— Продолжай, мой Серебряный Спаситель, — горько размышляет он. — Стань моей погибелью.

И на этот раз я это сделаю. Я сделаю то, что должна была сделать на той крыше.

Эфес скользит в моей потной ладони.

Сделай это. К черту последствия, толпу, сделай это.

Я сказала себе, что больше не буду колебаться. И вот я здесь. Его жизнь зажата в моих окровавленных руках, а голова и сердце борются за контроль.

Сделай. Это.

В горле пересохло. Кровь стучит в ушах, заглушая гул толпы и любые рациональные мысли. Я крепче сжимаю рукоятку, слегка отстраняясь, готовясь взмахнуть лезвием.

Мозолистая рука ловит мое запястье — то самое, которое я слишком увлеклась, чтобы заметить, как оно выскользнуло из-под моих ног. Он отталкивает мою руку от своего уже кровоточащего горла, а другой рукой поднимает вверх, вверх, вверх…..

Нет, нет, нет…

Я бессильна помешать ему сорвать платок с моей головы.

Глава 15

Пэйдин

Серебро высыпается из ткани, тусклое в слабом свете, но несомненно узнаваемое.

— Осторожно, Грей, — бормочет он. — Я уже начал думать, что я тебе небезразличен.

В толпе раздается шепот, перерастающий в тыканье пальцами и выкрикивание обвинений.

Нет, нет, нет.

Даже если мне удастся сбежать от Энфорсера, я не смогу обойти всех людей в Доре. И теперь, когда они увидели мои волосы, увидели, что я здесь, я больше не смогу сражаться на ринге. Не смогу заработать достаточно денег, чтобы начать все сначала.

В его глазах загорается что-то похожее на веселье, заставляя меня пожалеть, что я не перерезала ему горло, когда у меня был шанс. А такой шанс у меня был, и не раз.

— Ты ублюдок. — Мой голос — не более чем шепот, даже когда я изо всех сил пытаюсь вырваться из его хватки.

Он внезапно сжимает оба моих запястья в мозолистых руках, притягивая меня ближе к себе, когда кинжал выскальзывает из моей потной ладони. Я практически опрокидываюсь ему на грудь, прежде чем его рот оказывается у моего уха. — Что ты собираешься делать, а? Ты и шагу не сделаешь за пределами этой клетки, прежде чем тебя разорвут на части…

— Эй, выходи, маленький Серебряный Спаситель!

Не успели слова покинуть его рот, как по толпе пронеслись дразнящие крики.

— Вот кто так дорого стоит?

— Хорошенькая штучка стоит кругленькую сумму, да?

Люди уже грохочут по клетке, крича на ошеломленного Серебряного Спасителя. — Отличная наблюдательность, Принц. Ты мог бы сойти за Экстрасенса. — Я оскаливаю на него зубы. — У нас был уговор.

— И я выиграл.

— О, так вот как ты это называешь? — Я насмехаюсь. — Тогда как именно ты собираешься вытащить меня отсюда? Какого черта ты это сделал?

Он улыбается. Это простое, мягкое движение его губ, которое ощущается как удар по нутру. Как будто кусочек прошлого проникает в мое настоящее. Часть его самого, которую я не думала, что увижу снова. — Потому что, — спокойно отвечает он, — мне нужно было, чтобы ты нуждалась во мне.

Я подавляю невеселый смех. — И ты думаешь, что сегодня тот день, когда я вдруг решу, что ты мне нужен?

— Я думаю, сегодня тот день, когда у тебя нет другого выбора. — Он начинает садиться, но мои запястья все еще зажаты между его пальцами, несмотря на мои непрекращающиеся рывки. — Единственный способ выйти отсюда целой и невредимой — с Энфорсером под рукой. Если только ты не считаешь, что Серебряный Спаситель способен уничтожить всех, кто находится в этом подвале? Тогда, во что бы то ни стало, милости прошу.

Я бросаю на него взгляд — это последнее средство, когда я отказываюсь говорить то, что он хочет услышать. Потому что он невыносим, утомителен и раздражающе прав. Энфорсер — мой единственный способ выбраться отсюда. Но от одного человека гораздо легче ускользнуть, чем от всей этой битком набитой комнаты.

Я использую его, чтобы выбраться, а потом разберусь с ним в одиночку.

Я сглатываю, в горле пересыхает, когда я пытаюсь подавить свою крепнущую гордость. — Отлично, — выдавливаю я из себя. — Вытащи меня отсюда.

— Вот они, твои блестящие манеры, — сухо говорит он. — Если мы планируем уйти в ближайшее время, тебе, возможно, придется встать с моих колен.

Я вздрагиваю, мои щеки пылают от внезапного осознания того, что я сижу у него на коленях, а мои запястья скованы. Он слишком близко, его ощущения слишком знакомы. Я не могу вынести этого, вынести его. Поэтому я неловко сползаю с его коленей и встаю рядом с ним.

Он отпускает одно из моих запястий, но при этом еще крепче сжимает второе. Повернувшись лицом к толпе, он ровным голосом объявляет: — Я забираю с собой Серебряного Спасителя, и никто здесь не создаст нам никаких проблем. — Толпа возмущенно вскрикивает, но Энфорсер не обращает на это внимания, продолжая своим командирским тоном. — Как Энфорсер Ильи и второй помощник короля, она моя собственность. Моя. А это значит, что если кто-нибудь хоть пальцем ее тронет, вы на собственном опыте узнаете, насколько жестокими могут быть Элитные.

Тишина.

Подвал наполнен ею, привлекая внимание к звону в ушах. Я неловко сдвигаюсь с места, крутя кольцо на большом пальце, пока его слова впитываются в сознание.

— Она моя собственность.

Я сглатываю насмешку и осматриваю комнату: страх скрывается в толпе в виде мерцающих глаз и нахмуренных бровей. Независимо от того, как они относятся к Илье, страх глубже, чем отвращение. Одна только возможность того, что на них обрушится гнев Элитного, будоражит их воображение. Сомневаюсь, что большинству из них доводилось сталкиваться с кем-то из Ильи, не говоря уже о том, чтобы слышать что-то, кроме ужасов, о могущественном населении, изолированном по ту сторону пустыни.

Они даже не знают, чего боятся, что могут сделать Элитные. Что может он. Энфорсер обретает способности только тогда, когда есть те, кто может их применить, хотя сам он — оружие. И все же они дрожат перед потенциалом его силы, перед угрозой печально известного Элитного.

Возможно, неизвестность — это половина ужаса.

Он использовал их невежество против них.

— Держись рядом, — бормочет он, протягивая руку к двери клетки. — Или нет. На кону твоя жизнь.

Я борюсь с желанием закатить глаза и одновременно пытаюсь игнорировать тот факт, что выгляжу и чувствую себя как ребенок. Он прижимает меня к себе, но не из чувства защиты, а из чего-то гораздо более хищного. Это одержимость, исходящая от него, заставляет людей расступаться, чтобы проложить себе путь, заставляет их таращиться, когда он выводит из комнаты