Книга Перекресток в Никодимске - Ярослав Чеботарев

его участия. Мысли так были заняты Жанной, что он вообще не думал о продолжении разборок с Носорогом, его звонке с извинениями и об остальном. На фиг думать об этом дебиле! Похоже, Лайка вызвала в школу его родителей или ещё что-то там сделали, но не суть. Главное, что теперь вроде бы ничего не грозит. Это определённо было хорошо, что бы там с Носорогом ни сделали. Надо, чтобы тот его не трогал, а остальное, в принципе, по фигу.

    Несколько странным выглядело предложение Елены Андреевны обращаться к ней за помощью в решении проблем. Ещё с начальной школы он с настороженностью относился к откровенности с учителями. Как правило, ничем хорошим это для него не заканчивалось, разве что одноклассники обвиняли его в стукачестве. Гораздо проще было промолчать по принципу «моя хата с краю», чем рассказывать, кто действительно разбил стекло в туалете или залил клей в замок кабинета физики. Его проблемы — это его проблемы, и решать их никто не будет, глупо надеяться на других.

    Он закончил уборку и попытался заняться уроками, но сосредоточиться на чтении учебника истории никак не получалось. Он снова и снова начинал один и тот же параграф, каждый раз отвлекаясь на томительно молчащий телефон. Уроки уже закончились, Жанна была в Сети, но не звонила и не писала. Миша убеждал себя, что просто занята после школы; может, отдыхает или занимается, но обязательно напишет и спросит, как он. Трижды парень хватался за телефон, собираясь написать первым, и все три раза незримый Пушкин останавливал его своей бессмертной фразой.

    Наконец, без пятнадцати восемь Миша не выдержал. Он отчётливо понял, что ещё немного — и будет уже поздно: даже если Ивова и напишет, она не захочет поздно вечером выходить из дому, и всё его страдания будут напрасны. Звонить нужно было самому, на сообщения надежды не было, вдруг девушка только утром их прочтёт — что тогда? Он собрался силами и набрал заветный номер:

— О, привет! — раздался в трубке бодрый голос Жанны.— Ты чего хотел, уроки узнать?

Миша немного расстроился из-за того, что она не поинтересовалась его самочувствием, но мгновенно взял себя в руки и сказал:

— Да нет, о другом хотел поговорить. Я тут с Ксенией Олеговной прогулялся, она проводила меня до больницы от школы, боялась, что мне плохо будет. Ну, короче, я кое-что интересное узнал о ней.

— Выкладывай! — коротко распорядилась Ивова, пропустив фразу о больнице мимо ушей.

— Давай лучше встретимся? — предложил Миша.— Это не телефонный разговор.

— Ну ладно,—  нехотя сказала Жанна.— Давай сейчас Джека возьму и выйду. Ты к моему дому подойдёшь?

— Давай лучше на Свердлова, возле круглосуточной аптеки? — предложил Миша точку примерно на полдороги между их домами.

— О’кей, я там через полчасика буду,—  сказала Жанна.— Давай, не опаздывай, у меня ещё дела есть.

    Тон девушки совсем не понравился Мише, но он убеждал себя, что это не страшно. Мало ли какие у неё проблемы и неурядицы, нельзя всё записывать на свой счёт. В конце концов, она согласилась тащиться к нему на встречу, а не послала куда подальше; определённо, это хороший знак. Он переоделся в чистую одежду, наклеил на переносицу лейкопластырь, чтобы напомнить о своем «ранении», захватил заветный листок с результатами наблюдения и отправился на место встречи.

    В этот раз ждать пришлось долго, Жанна не спешила, и Миша уже начал нервничать. На улице стемнело, стало неуютно, он боялся теперь, что мать вернётся, не застанет его дома и станет звонить в самый неподходящий момент разговора. Наконец девушка появилась на другой стороне улицы и призывно помахала рукой, предлагая ему перейти.

— Выкладывай, что ты там нарыл, товарищ сыщик? — с места в карьер поинтересовалась она, едва Миша подошёл.

— Ну как бы она в нашей больнице лечится. Её медсестра, тётя Света, знает, наша училка на перевязки ходит. У неё что-то с рукой. С левой в районе локтя.

— Интересно,—  ухмыльнулась Жанна.— Перелом какой-то? Ранение? Может, пулевое? Ты видел?

— Нет, я только заметил, что она иногда левый локоть трогала, будто он у неё болит. И всё делать старается только правой рукой. Ну там дверь открывать или в сумочку залезть. А когда мы зашли, в коридоре медсестра её спросила, она у нас часто в перевязочной работает, в травмпункте. Как заходишь — слева приёмное отделение, туда по «скорой» привозят, а справа — травмпункт, там, короче, травмированные люди, которые сами пришли и которым госпитализация не нужна. Так вот она сразу со мной в травмпункт свернула, а там медсестра её и остановила, как будто она не в первый раз пришла. «Вы на перевязку?» — так и спросила, а Ксения Олеговна такая говорит «нет» и прям смутилась так. Я больше ничего спросить не успел, тут мама из приёмного отделения вышла и меня забрала, а Ксения Олеговна ушла, ну и всё.

— И ради этого, блин, ты меня из дому вытащил? — возмутилась Жанна.— Что, в сообщении это написать нельзя было? Или по телефону сказать?.. Подозреваешь, что нас прослушивают жидорептилоиды из ЦРУ? Что у неё рука болит, я и так заметила; думала, может, ты в больнице чего разузнал, в её историю болезни заглянул — снимки там, анализы какие-нибудь. А ты что?

— Ну я не успел ещё,—  поспешил оправдываться Миша.— Я только понял, что, похоже, это ожог. Потому что если бы травма была свежая — она бы на работу не вышла. А старые, долго заживающие травмы, которые вдобавок перевязывать нужно — это как раз-таки ожоги.

— Допустим, она, может, в поезде стакан с чаем на себя опрокинула, и чё? — продолжила бушевать Жанна.— Узнал хотя бы, где она живёт? Раз на перевязки ходит, адрес по-любому должен быть.

— Нет, пока не выяснил,—  развёл руками Миша.— Мама очень нервничала из-за моего носа и шишки, неудобно было спрашивать. Но зато она проговорилась по дороге, что у неё нечто такое уже было, кажется.

— Что «было»? — переспросила девушка.

— Ну какой-то конфликт между учениками; драка, в общем. Она сказала: «Ты, главное, не переживай, это ничего страшного: школу закончишь, всё наладится. Это только в школе такие проблемы бывают, в институте всё по-другому, просто потерпи, и всё! Не принимай близко к сердцу». Ну я дословно не помню, смысл примерно такой.

— Ага, тут, блин, везде