Книга Дословно - Хамдам Закиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
о том, как на юге Киргизии насиловали и убивали узбечек –
именно потому, что они узбечки. Хмель от вина –
гости из Питера, прекрасный ужин, бараньи ребрышки –
как рукой…
Теперь все уже спят:
беру сигарету, редкий случай, давно не курю.
Сердце зимы, января середина и, надо же, оттепель.
И что удивительно – ясное небо, звезды. Их немало, но
мало – в сравнении с небом Азии. Там,
под мириадами звезд, прошлым летом
грабили, жгли, убивали, поливали свинцом
безоружных защитников глинобитных кварталов,
родной махалли, своего
дома. Помню подобное в Фергане,
лет двадцать назад, когда и у нас
безумная, озверевшая толпа
шла с дубинами, утыканными гвоздями, со списками,
где имена
и адреса турок-месхетинцев, и лишь некоторых, немногих
спасли их соседи-узбеки. Больше спасли солдаты,
но здесь, в Киргизии, судя по тексту, милиция и армия
(речь, безусловно, не обо всех) шли вместе с толпой.
Впрочем, что говорить о солдатах, если министр культуры
пишет статью под названьем
«Не надо стыдиться быть националистом»
(он и сейчас министр культуры Кыргызстана, ведь как?).
Ветер поднялся: заиграла,
затенькала, будто далекий приглушенный набат,
выпотрошенный расстоянием до полых,
едва ли не звонких звуков,
бамбуковая подвеска на балконе соседей.
…Всё это слишком страшно, чтоб продолжать писать.
И читать – не осилил и половины доклада.
А утром – вновь улыбаться – гостям, жене, детям,
обнимать их, одевая, готовить на скорую руку завтрак,
повторить несколько раз (как всегда), что я их люблю,
довезти до школы и детского сада, и мчать на работу, и жить,
продолжать жить с этим камнем на сердце…
Но это завтра. Пойду, покурю еще.
Посвящение Стойе и стойкости
Мне снилось будто бы мне снится,
что я встретил на улице Стойю.
Оторопел, развернулся, догнал:
– Anteeksi, oletko Stoya? Oh, sorry! Are you Stoya?
It’s impossible! What are you doing in here?
Can you give me… этот… автограф?
O yes, я нашел CD. Да, можешь писать на нем.
Это моя любимая русская группа «Аукцыон»
и их альбом «Asshole». Напиши, что-нибудь типа
«Love me as you love this music – long and deep». Great!
I’m so happy today!.. И так далее, на каком-то таком языке…
«Что ты делаешь здесь», помнится, я спросил, добавив,
«в этом родимом пятнышке (чтоб не сказать похлеще)
с тыльной стороны дородной Европы». И еще:
«Мне так нравится не только твоя сексуальность, эротизм,
но и открытость, неподдельность, сцены с тобой –
как лучшие стихотворения
из толстой поэтической антологии, то есть –
лучшие из лучших».
Этот сон я вспоминал во сне,
за чтеньем «Ксений» Эудженио Монтале,
и сравнивал их по эмоциональному накалу.
Теперь, проснувшись, не могу понять,
что общего между поэзией Монтале
и белым, снежным телом тонкой Стойи,
как отнести к ней термин «герметичный»,
и как воспеть ее (заметим в скобках, что в ее лице всех
девушек,
но только без излишней и высокопарной патетики,
а так, чтоб всё было понятно: Стойя – порнозвезда,
изученная миллионами мужчин
до самых сокровенных сантиметров
ее почти прозрачной кожи – лучший из объектов
для вот таких, простых, как три копейки, беспафосных
стихов).
Но Бог с ней. Пару слов про стойкость.
Мы знаем в чьем лице она нам нынче предстает. И вот,
пока еще не разразился этот
кровавый рассвет, в огне которого
должны как будто бы исчезнуть
все девушки – кто в тюрьмах, кто на баррикадах, –
так хочется их видеть, смотреть на них и восторгаться,
и трогать, и так далее…
(Тут в скобках: девушки, которые хотят,
чтоб ими восхищались, и посвящали им стихи,
пожалуй, поднимите руки, подойдите после.
Я обещаю накормить, спать уложить, а утром –
снабдить вас красною косынкой,
что вырежу из старой скатерти, бутылкою воды и яблоком –
конечно же, опустошенный, но –
пораженный вашей стойкостью,
готовностью идти до самого конца
за вашу и нашу, как говорят теперь на всех углах, свободу.)
2012
Новое о текстах, организованных с помощью ритма
Он был поэтом и порноактером. Было так интересно
ритм фрикций (акт для прочих вовсе не творческий, но
в его профессии – умение и достоинство неоспоримые)
поверять количеством ударных и безударных слогов. И,
соответственно, наоборот. Он читал – про себя –
строчки лучших своих стихотворений
во время съемок альковных сцен, и – о, да! – заметил,
что безупречность размера
влияет на качество отснятого материала.
Иначе сказать, монтажные ножницы не касались
этих ритмичных длиннот, и сцена тянулась всё дальше
и дальше,
что уже никакой зритель их не выдерживал.
Но если ему, зрителю, хватало терпения –
он вознаграждался в конце сверх ожидаемой меры.
Словно бы зритель в этот момент
был не в маленьком зале кинотеатра класса XXХ,
а на огромном танцполе, где хаус сменяет техно,
и где уже под утро
очередной ди-джей мешает всё в одну кучу, и
включает секретный, давно припасенный семпл
(любимая песня его бразильской подружки),
взрывая осатаневший зал,
вопящий теперь в пять или шесть тысяч глоток.
Да, господа онанисты из маленьких кинотеатров,
вам и не снилось…
Одно смущало его –
этот вечный хлесткий и фонтанирующий финал,
как поэтический прием, давно приелся,
но законы жанра не давали ни шанса на вариации с чем-то
нейтральным, неброским, кончающимся как бы так вдруг,
ничем и никак…
А вчера он решил: на день рождения
он купит себе мобильный диджейский пульт.
Он даже приглядел одну модель
с отличной скидкой и недорогой доставкой на Amazon.co.uk.
Мироощущение в 5.15 по финскому времени
Сегодня ночью я спал, постоянно просыпаясь, или даже
вовсе не спал,
отмечая, как
