Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«К Даниэлю собираешься?»
«Насколько я тебя знаю, сейчас скажешь: я его укокошу».
Она встала, высыпала черепки в ведро, мучительно наслаждаясь противным дребезжанием. Ей захотелось причинить Максу боль, и она сказала:
«Ты мне противен».
После этих ее слов произошло такое, от чего она совершенно растерялась. Она много чего от него видала, бывало, и унижал ее в своей чудовищной самоуверенности и оскорблял. И то верно: никогда ему не удавалось превозмочь себя, ни разу у него язык не повернулся сказать, как сегодня: «Прости».
Но как же ей защититься, как отстоять себя?
Словами его не осилишь, вот она и молчала целыми днями, зная, что это его задевало, ведь он был разговорчив до болтливости. Проку, правда, было мало. Вновь и вновь дурацкой выходкой, шуткой, смешной проделкой, притворным раскаянием, разыгранным перед нею, ему удавалось заставить ее рассмеяться, и в конце концов она, качая головой, говорила: «На тебя невозможно долго сердиться».
Когда же ему это не удавалось, он заболевал, жаловался то на одно, то на другое и, совсем изнемогая, со стоном укладывался в постель — сколько раз она давала себя провести, сколько раз его состояние казалось ей до того плачевным, что в порыве сострадания она в конце концов принималась за ним ухаживать: «Ну что с тобой на сей раз приключилось?»
Тогда он благодарно брал ее руки, целовал их, прижимал к сердцу: «Мне тебя не хватает, лапочка!»
Вот такими-то шуточками он снова и снова примирял ее с собой.
Но в то утро, когда она думала, что вовек не сможет его простить, когда стояла посреди разгромленной комнаты, на том самом месте, где он оскорбил ее, как никогда в жизни, ее потрясло, что этот медвежьей силы человек заплакал. Он повалился грудью на стол, среди бутылок, рюмок и чашек, зарылся лицом в рукав и безудержно, по-детски плакал.
Она ни разу не видела его плачущим.
Что происходило в душе этого человека, ее мужа? Хильда знала его двадцать пять лет, но решила, что больше не знает, потому что в этот час он стал ей мерзок и смотреть на него было невыносимо.
Она твердила себе, что презирает его, и все же ее почему-то тянуло к мужу. Может, ее тронула его беспомощность — прежде-то она ни разу не видела его таким. Хильда боролась с собой, но в конце концов молча погладила его по голове.
Он обхватил ее руками, уткнулся лицом в колени, бормоча:
«Скотина я...»
«Молчи».
Хильда боялась его самобичеваний, ей вдруг расхотелось, чтобы он винил себя, становился еще более жалким, а может, ее злило, что он пачкает ей платье своим окровавленным лицом:
«Успокойся, Макс».
Она помогла ему встать, повела в ванную. Нет, он не был трезв, как ей сперва показалось, его шатало, и Хильде пришлось изо всех сил держать его. Он позволил себя раздеть, она вымыла его и вытерла, словно маленького сынишку.
Потом Хильда уложила его в постель.
Приезд генерала он проспал.
«Муж, к сожалению, болен».
«Ну-ну».
«Ему действительно плохо».
Осмотр кооператива тоже пришлось провести без него. Но Макс родился в сорочке, и даже срывы оборачивались для него выгодой. Хильда этому уже не удивлялась.
Многие из членов кооператива продемонстрировали свою незаурядность, умно и уверенно держали себя перед генералом и его свитой. К слову сказать, так бывает только на хорошо организованных предприятиях. А поскольку все привыкли, что Штефан едва ли станет что-нибудь делать без задней мысли, то и начальство решило, что в тени он остался нарочно, чтобы показать гостям замечательный трудовой коллектив Хорбека. Это ему, вне всякого сомнения, удалось. Разве кто мог предположить, что на физиономии силача цвел солидный фонарь, что он потерял передний зуб, что вид у него жуткий, прямо как у пирата после сражения.
Так или иначе шеф бюро секретариата, чистенький и аккуратный молодой человек, вручил Хильде цветы:
«Все прошло безупречно!»
Нельзя ли ему поблагодарить председателя лично? Хильда отрицательно покачала головой, и молодой человек сказал:
«Надо полагать, слегка переутомился во время подготовки».
При этом он так доверительно подмигнул левым глазом, что Хильда посмотрела на него с удивлением и отчеканила:
«Раз я сказала болен, значит, так оно и есть, товарищ!»
Та страшная ночь, когда она убежала от Прайбиш и привела детей домой, — та ночь запомнилась ей во всех подробностях.
Хильда слышала раскатистый хохот Макса, он долго звучал в ее ушах, хотя она уже порядочно отошла от трактира.
В ту ночь она спала беспокойно, ворочалась в постели, то и дело смотрела на часы, видела, что рядом никого нет, до утра всего-то несколько часов, рассветает в три, а вот уже и светло.
Возле дома послышались неверные шаги. Она откинула одеяло, встала и выглянула в щелку между занавесками: пошатывающиеся фигуры, впереди Даниэль с Максом — да еще по-дружески обнявшись.
Даниэль, разумеется, подпирал ее мужа, тот его чуть не задавил. Позади, пританцовывая, будто ряженые, — парни из духового оркестра с инструментами. Макс приложил к губам указательный палец:
«Тихо, тихо!»
Скрипнула калитка.
«Тихо, черт побери!»
Они выстроились полукругом, Макс и Даниэль посредине, прислонясь друг к другу. Даниэль пытался отпихнуть толстяка, схватил его за плечи, широко расставив ноги, если можно так выразиться, отжал Макса от себя, тут требовалась сила, и ему лишь с превеликим трудом удавалось держать толстяка в равновесии.
«Хватит, — попросил он, — отправь парней по домам».
«Тут... тут я начальник, — заплетающимся языком изрек Макс, глядя на него мутным взглядом. — Я хочу помириться с Хильдхен, и ты обещал помочь. Я требую! Ты у нее в любимчиках ходишь, стало быть, серенаду, ясно? Серенаду для моей любимой, только не какое-нибудь дерьмо — слышь, старина, я раз видал в кино: эдакий птенец, весь из себя занюханный, тощенький, с гитарой под балконом трясся. Запомните: у сильных мужиков и чувства сильные, потому я и заказал романс для духового оркестра. Заказал или нет? Заказал и заплатил, поэтому начинайте!»
И тут поднялся адский грохот, жуть просто. Так, верно, звучали иерихонские трубы. Если Хильде не изменяет память, от них рухнули стены какого-то города. Вот уже кошка в паническом ужасе зигзагом метнулась через двор, словно за
