Книга Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный

«Конечно, — добавлял викарий, — при возвращении надо быть готовым ко всяким случайностям, от которых не спасут ни сан, ни возраст. но Бог милостив». В епархию Серафим не вернулся, хотя и принимал активное участие в заседаниях Поместного собора как Тверской архиерей. Основным виновником ситуации, сложившейся в епархии, архиепископ считал членов Тверского епархиального совета, которые, по его мнению, и строили против него всевозможные козни. Не доволен был владыка и позицией Синода, а также и патриарха, который, по его словам, во время доклада о положении в Твери «смеялся и балагурил».

На Соборе Серафим изложил свое видение «тверской революции в духовенстве». По мнению архиепископа, дьяконы и псаломщики «выдумали» поход против него по причине введения им экзамена на священнический сан. Не забыл владыка и своего «приятеля», бывшего обер-прокурора Синода, который, по его словам, в его деле «играл непонятную и странную роль». Правда, основное обвинение в адрес Львова в том, что он принял делегацию «незаконного» съезда, было явно неубедительно. Серафим сам выступил инициатором апрельского съезда и даже благословил его открытие.

Напрасно Серафим выражал недовольство и Синодом. Можно уверенно сказать, что именно благодаря позиции Синода он сумел сохранить пост епархиального архиерея до 1918 г., а также добиться перевода в другую епархию своего основного «конкурента» Арсения. (Следует отметить, что Арсений, несмотря на декларируемый нейтралитет, конечно же, желал занять место епархиального владыки.) Причем «победа» Серафима произошла, казалось бы, на неблагоприятном для него общеполитическом фоне. Негативно его деятельность оценивалась печатными органами влиятельных в губернии партий. В кадетской «Тверской мысли» появлялись заметки, сочувствующие викарному епископу, а со страниц эсеровской газеты звучал призыв положить конец «контрреволюционным» и «корниловским» выступлениям Серафима. Правда, при изучении местной прессы напрашивается вывод, что церковные проблемы находились явно на периферии политической жизни губернии.

Важную роль в решении не увольнять Серафима сыграл его авторитет в церковной среде, а также личные связи владыки с обер-прокурором и членами Синода.

Говоря об основных виновниках «похода» против него, преосвященный был, безусловно, прав. Именно дьяконы и псаломщики были больше всего недовольны его епархиальной политикой. (К началу 1917 г. в Тверской епархии числилось 580 дьяконов и 1118 псаломщиков, 14 протоиереев и 1176 священников. Количество церквей — 1291 единица.)

Прибыв в епархию в 1914 г., Серафим не только ввел экзамен на священнический чин, но и запретил псаломщикам самим ходатайствовать о разрешении держать экзамен на чин дьякона. Именно низшие священно- и церковнослужители были движущей силой церковной оппозиции архиерею и смогли захватить власть в епархии. Однако в скором времени в епархии сложилась сильная оппозиция Епархиальному совету. В основном деятельностью совета были недовольны представители церковной интеллигенции.

Членов Епархиального совета стали обвинять в узурпации власти и в «большевизме». Даже духовенство из наиболее «оппозиционного» по отношению к Серафиму Ржева выступало с осуждением деятельности местных дьяконов и псаломщиков. Против проведения советом в жизнь Церкви «большевистских начал» протестовали наиболее видные представители духовенства Бежецка. О «большевиках, засевших» в Епархиальном совете, писал архиепископу и протоиерей Весьегонского уезда Василий Образцов.

Интересно отметить, что когда в конце февраля 1918 г. представители Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов силой захватили помещения архиепископа, реквизировали его имущество и разогнали тверскую консисторию, на местах, словно вторя Серафиму, это стали воспринимать как провокацию Епархиального совета.

Конечно, для церковных интеллигентов типа Ивана Постникова или Василия Образцова, рассматривавших революцию как «наказание за грехи», архиепископ Серафим воспринимался как жертва «церковного большевизма», а члены Епархиального совета как лица, «опозорившие епархию». Впрочем, в епархии было немало сторонников и у изгнанного благодаря интригам Серафима викария Арсения. Важно отметить, что даже в среде епископата виновником сложившейся ситуации некоторые считали самого архиепископа. Так, например, епископ Алексий (Симанский) писал архиепископу Арсению (Стадницкому) о Серафиме: «Нельзя не признать, что больше всего себе вредит и повредил и в данном деле он сам»

История церковной смуты в Твери показательна и для изучения феномена «церковной революции». В столичных епархиях основной костяк реформаторского движения в 1917 г. составляла интеллектуальная элита церковного общества: профессура духовных академий, наиболее видные протоиереи и священники. В провинции же, и Тверь не была здесь исключением, антиепископский и антисинодальный протест сильнее звучал именно со стороны низших клириков. Поэтому во многих провинциальных епархиях «церковная революция» принимала радикальный характер. Схожий характер носила и «церковная революция» в Орловской епархии.

Церковная революция в Орловской епархии,

или священник Аракин против протоиерея Оболенского

Епископ Макарий был назначен епархиальным архиереем в Орел перед самой революцией. Для 59-летнего владыки это была первая епархия, где он стал правящим епископом. Макарий, в миру Михаил Васильевич Гневушев, известность получил не только как церковный деятель, но и как один из основателей и руководителей правомонархического движения в России. В результате многочисленных конфликтов и расколов в среде правых Макарий постепенно отошел от политической деятельности, переключившись на церковную.

На Орловскую кафедру Макарий был поставлен определением Синода 28 января 1917 г., и прибыл в епархию почти через месяц — 25 февраля. Встречали нового владыку торжественно и местные власти, и духовенство. В кафедральном соборе викарий епархии епископ Павел (Вильковский) произнес речь, приветствуя Макария «как борца за исконные начала святорусской жизни... и признанного вождя той истинной общественности». В ответном слове преосвященный остановился на трудностях переживаемого страной военного времени, отметив «противогосударственную деятельность тех слоев нашего народа, которые возомнили губительное намерение использовать час страданий народной и государственной жизни для целей своих политических партий». Касаясь реформ в Церкви, Макарий заметил, что о необходимости таких преобразований пишется «в таких органах, которые явно принадлежат евреям».

В это время на улицах столицы уже третий день кипели революционные страсти, провинция же продолжала жить спокойной жизнью. Когда сведения о перевороте дошли до Орла, Макарий выпустил архипастырское воззвание, в котором акценты были расставлены уже иначе. Призвав к подчинению Временному правительству, епископ писал, что в «дни укрепления истинных начал истинной свободы, только что приобретенной, все силы ума, сердца и воли направлены на строение новых порядков жизни. настало время радостного и воодушевленного труда. занялась заря свободы над всем миром русским. К Солнцу красному, к свободе души и тела пойдем все вместе мирным путем мирного и особенно усиленного труда». Однако в первые же дни «истинной свободы» преосвященный, «неожиданно» заболев воспалением легких, слег почти на месяц, по сути, так и не вступив в управление Орловской церковью.

Десятого марта на празднике «свободы» Макария заменил его викарий епископ Павел, когда при «красном колокольном звоне» был совершен торжественный