Книга Zадача будет выполнена! Ни шагу назад - Николай Петрович Марчук

меня зовут Валера).

В цинк из-под патронов насыпан песок, под цинком разведен огонь, а в песке стоит железная кружка, в которой варится кофе. Потом кофе перельется в два колпачка от взрывателей минометных мин. Колпачки с кофе, зажженная сигарета и сникерс, разрезанный на две части, будут оставлены где-нибудь в укромном месте. Это подношение для духов – Психа и Сникерса, которые погибли в бою с нацистами из батальона «Готенланд». Псих, он же Стас Крылов, и Сникерс, он же Павел Сахаров, – наши с Бамутом ангелы-хранители, которые оберегают нас на этой войне.

Говорят, что на войне, в окопах, атеистов не бывает. Дескать, как только попадаешь под массированный артиллерийский обстрел, так тут же начинаешь молиться всем богам, лишь бы выжить. Это правда! Только бойцы при этом не обязательно обращаются к христианскому Богу, Аллаху или Будде. Нет, зачастую они готовы уверовать в Тора, Вальхаллу, Велеса, Сварога, Перуна, черта лысого и прочее пастафарианство.

Я искренне верил, что наши боевые товарищи Псих и Сникерс, погибшие больше года назад, сейчас оберегают не только нас с Бамутом, но и остальных бойцов 10-го ОДШБ. Вот верил, и все! И плевать, что об этом думают окружающие. Я верил своим глазам, которые видели залетавшие в наш с Бамутом окоп неразорвавшиеся минометные мины; видели минное поле, по которому мы с Семеном прошли аки посуху; видели вражеские автоматные очереди, которые били с близкой дистанции, но при этом не задевали меня и Бамута.

– Мужики, спасибо! Вот уж удружили так удружили! – К нам с Бамутом подбежал Конюхов с пластиковым пакетом под мышкой. – Я даже не ожидал, что вы так лихо все закрутите! Знал бы, за уши притащил бы весь батальон, пинками бы их всех сюда гнал. Вот, мужики, это вам от чистого сердца. Возьмите, не побрезгуйте, все свое, все домашнее. Сало сам солил, самогон сам гнал, сам его очищал и настаивал.

Афганец сунул мне в руки пакет, где на ощупь чувствовались здоровенный, размером с том «Большой советской энциклопедии» шмат сала и пластиковая бутылка.

– Я побегу, доктор ваш уж больно забавно рассказывает.

Конюхов отдал мне пакет и убежал к своим бойцам, которые, обступив Жака со всех сторон, засыпали его вопросами.

– Дай пробу с сала сниму, – попросил Бамут.

– Обойдешься, – пресек я попытку покушения на продуктовый общак. – Следи за кофеем, а я пойду отнесу сало Коку. Может, он на нем зажарку для картохи сделает.

– Жадина! – проворчал мне вслед Семен.

Я отнес подарок Конюхова на кухню, нашему батальонному повару Коку, который колдовал над принесенными мотострелками дарами. На самодельном пищеблоке витали такие аппетитные ароматы, что слюни начинали течь сами собой, превращая меня в бульдога.

Кок получил свою «погремуху» за то, что на гражданке кашеварил на круизных лайнерах, причем не простых, а барражирующих на международных линиях. Денег он за это получал прилично, но, когда Родина вступила в войну, тридцатилетний Витька Степанов сменил поварской колпак на кевларовый безухий шлем, купленный на собственные деньги, и ушел добровольцем на фронт.

– Гля, гости к нам! Комбат, что ли, вернулся? – встревоженно произнес повар, глядя мне за спину.

Я обернулся и увидел, что к расположению нашего батальона подъезжает армейский УАЗ «Гусар» с торчащим из люка пулеметчиком. Не понял? А это что еще за гости с бугра?!

То, что произошло дальше, круто изменило не только мою судьбу, но и судьбу всего нашего немногочисленного отряда.

«Гусар» резво подскочил к группе мотострелков, которые, чтобы не попасть под колеса, брызнули в разные стороны. Передняя дверь подъехавшего уазика распахнулась, и на землю спрыгнул офицер в звании майора, который тут же, без всяких переходов и расшаркиваний, начал орать на Жака и мотострелков благим матом, оскорбляя по-всякому и склоняя во всех позах не только присутствующих, но и их ближайших родственников по материнской и отцовской линии. Суть ругани майора стала понятна сразу: он был очень расстроен тем фактом, что его подчиненные без его разрешения отправились перенимать боевой опыт у таких раздолбаев, мудаков и трусов, как мы.

Поначалу Бамут и Жак, оказавшиеся ближе всех к уазику и крикливому майору, не обратили на его истерику особого внимания. Ну орет командир на своих подчиненных благим матом, ну бывает. В конце концов, мы в армии, на войне, это вам не институт благородных девиц, тут матом не ругаются, тут на нем разговаривают. Это мы разбалованы Рыжиком, который редко позволял себе ругаться матом и уж тем более оскорблять своих солдат, то есть нас.

Но когда майор начал обвинять наше подразделение в трусости – дескать, мы запятисотились и оставили свои позиции на передовой, – Жилин не сдержался. Жак тут же начал орать в ответ, ни капельки не смущаясь тем, что перед ним офицер, а сам он как бы находится в звании старшины. Впрочем, Жаку всегда было плевать на чужие чины и звезды на погонах.

Из «гусара» выскочила подмога майора – тот самый тыловик, которого я продинамил с наградным пистолетом, и капитан с автоматом наперевес. Тыловик, кстати, оказался тоже майором.

Капитан с автоматом не придумал ничего лучше, как дать очередь над головами. Мотострелки тут же плюхнулись на землю: кто-то прям распластался в грязи, уткнувшись мордой в грязищу, кто-то просто присел на корточки, прикрывая голову руками.

Я глянул на Бамута и понял, что дело труба: Семена не было на том месте, где я его оставил, возле импровизированной кофеварки. Бамут подхватывал с земли свой ПКМ.

А дальше все пошло совсем плохо. Жак пробил майору в живот, а потом выдернул из кобуры «глок». Капитан с автоматом дал длинную очередь по самодельной печке, на которой стоял цинк с песком, где заваривался кофе, а Бамут, вскинув пулемет, засадил короткую очередь в заднее колесо «гусара», заставив машину осесть на корму, задрав капот к небу

– Батальон, к бою! – громко крикнул я, понимая, что когда Рыжик вернется, то больше всех достанется мне.

Глава 9

Потолок – серый бетон, стены – исцарапанный всякими закорючками бетон, пол – влажный от сырости бетон. Прямоугольник со сторонами четыре на два метра. В двухметровых стенах – дверь и малюсенькое окошко под потолком, четырехметровые стены – монолит без всяких отверстий.

Мрачно, сыро, холодно.

В углу стены с окошком стоит ведро, накрытое крышкой. Это сортир. От ведра воняет дерьмом и мочой. В камере холодно, сыро, а еще темно. Свет включается, только когда в камеру хотят войти или осмотреть ее нутро надзиратели. В светлое время суток свет