Книга Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

на край кровати, странным образом на этот раз ни капельки не скрипнувшей, что довело мое бешенство до предела.

Я пытался в уме выстроить по порядку все, что я хотел сказать, – я не знал, как начать и как закончить, – я смотрел, как он бросает пытливые взгляды по всей комнате, словно что-то ищет. В конце концов его внимание привлекла моя корзина, стоящая прямо под окном.

– Извините, может, у вас там есть какие-нибудь цыплятки? – промямлил он, испуганно взглянув на меня.

– Сейчас не время для шуток, – ответил я строго, – ты прекрасно знаешь, что я не имею дела с птицефермами. Птицы не входят в круг моих интересов.

– Может, у вас случайно есть здесь какие-нибудь другие птички? – продолжал настаивать он.

Когда он произнес последние слова, ужасная дрожь пробежала по моему телу.

– Что с вами? У вас лихорадка? Постойте, я вам стакан воды принесу, – забеспокоился он.

Его последний вопрос, а тем более выбор услуги, которую он счел подходящей для этого случая и был готов мне предложить, стал поводом для того, чтобы я вспомнил о результате недавнего исследования содержимого омерзительного кувшина, и я почувствовал, как нарастает мой гнев.

– Не трудись понапрасну, – предупредил я его, – мне не надо. Воды из этого кувшина чуть позже я налью тебе сам!

Я вскочил с кровати, и она, как бы глупо это ни казалось, опять отказалась хотя бы чуточку поскрипеть, подошел к корзине, открыл ее, отодвинул солому, поискал в куче яблок, которые заблагоухали, когда я их перемешивал, и, выбрав самое маленькое, какое смог найти, отдал ему.

– Вот что у меня там. Вот, угощайся.

– Спасибо, – сказал он, беря его и глядя на меня с недоумением. – Вы всегда щедры!

– Тут только иронии не хватало! – не выдержал я.

– У меня не было ни малейшего намерения вас обидеть, – пролепетал он, съежившись.

– Ну ладно, раз так. Да, я был щедр. Был – в прошлом, но теперь я взялся за ум и впредь не буду. Эта корзина, я ее таскаю с собой как носильщик, знай, она предназначалась вам, в ней десять ок[12] отборнейших яблок, они выращиваются и производятся исключительно в моей местности, знаменитых во всем мире яблок сорта «евнухи».

Бросив взгляд на сморщенное яблоко, которое он продолжал держать в руках, я сказал:

– Я не знаю, как это попало в корзину, кто-то, видно, случайно его подбросил. Все остальные отобраны лично мной, одно к одному. Но я, когда буду уходить, выкину их в первый же попавшийся свинарник, который встретится на моем пути.

Он смотрел на меня в замешательстве, как собака, которая не понимает, за что ее ругают.

– И мы еще не закончили. Подожди-ка минутку.

Вне себя я подбежал к своим сумкам, и, открывая то чемодан, то рюкзак, начал выбрасывать щетки, кальсоны, пузырьки с мазями, конверты с документами, майки, спринцовку, и наконец нашел, что искал, – маленькую, обвязанную розовой ленточкой коробочку, завернутую в серебристую бумагу.

– Вот, пожалуйста, – сказал я, нервно разрывая бумагу и открывая коробочку, откуда показался маленький ребристый флакончик. – Видишь это? Смотри хорошенько. Больше не увидишь, – добавил я и с силой швырнул его об пол.

Видя, что флакончик остался цел, – он был сделан из стойкого стекла, – я взбесился и начал топтать его, пока не почувствовал, как он превращается в крошки под моим каблуком.

Сладкий запах фиалки наполнил комнату.

– Ее любимые духи! – прошептал он, – а на днях она мне говорила, что вот-вот кончится тот флакон, что вы привезли в прошлый раз. «Вот увидишь, опять он про меня забудет, этот господин Агафий», – кокетничала она. Ради бога, она не должна узнать, что произошло. Она очень расстроится. Мы ей скажем, что флакон разбился случайно.

– Нет – зови ее сейчас же, – повысил я голос, – и скажи, пусть принесет ножницы.

Снова подбежав к чемодану, я вытащил красный шарфик.

– Это было для нее. Но я передумал. Зови ее немедленно. Я требую, чтобы она присутствовала на церемонии. Я хочу, – продолжил я, размахивая и развевая над ним тонким, как паутина, шарфиком с зелеными блестками, сверкавшими в свете фонаря, – чтобы она видела, как я режу его на кусочки, а затем бросаю на вот эту газету, где у меня для нее припрятан ворс, который я выгреб своими руками из-под кровати, и все вместе прямо в печку, в огонь! – погреем наши косточки, а то сдохнуть можно от холода.

Он слушал меня с открытым ртом. Но, несмотря на все свое смятение, он, кажется, понял, по крайней мере, хотя бы часть моих намеков, потому что, по-бараньи взглянув в сторону печки, сказал, словно про себя:

– Боже мой, не горит? Как же так? Значит, я не в ту комнату вас поселил. Все пошло наперекосяк, все пошло к чертям сегодня ночью.

Затем он вспомнил о моем приказе:

– Но как же мне ее позвать? Ее здесь нет, бедняжки. Она ушла в Хору. И птицу с собой забрала!

– Ты сказал «птицу»? Послушай, Феофан, мне не нравится, когда надо мной издеваются. Значит, это она не давала мне всю ночь сомкнуть глаз своим чириканьем. Вы птицу купили? Поздравляю! Значит, не показалось мне, что я увидел клетку на подставке для цветов, когда входил. Но я подумал, что ошибся, у меня глаза от усталости закрывались, и предположил, что это – как всегда – плетеное кашпо для большого горшка с папоротником. Птица – украшение постоялого двора. Я как-то указывал тебе на это. Но сознательные владельцы заботятся о том, чтобы крепко закрывать вечером дверцу клетки, чтобы птица не сновала свободно по комнатам их постояльцев. Или хотя бы не забывают закутать клетку какой-нибудь тряпкой, как стемнеет, чтобы птица не оглушала людей своим визгом.

– Это не мы купили птицу! Ее прислал мой племянник из Англии. Он написал, что заплатил за нее тридцать гиней. Это редкий и очень дорогой вид. Настоящий кардинал. Ах, если бы вы его видели! Ну, все равно скоро увидите. Головка красная, пепельно-голубые крылышки, беленький животик, а поет как соловей! Но как вы его услышали? Пойдемте со мной, я прошу вас, – сказал он и поднялся, – вы сами, собственными глазами увидите, что это правда. Произошло недоразумение. А тут ко всему прочему еще эта проклятая комната – я и сам не понимаю, как вы оказались в этом хлеву. Я приношу тысячу извинений. Что же вы не крикнули мне сразу, как только переступили порог? Ну да, вы были таким уставшим, разве поймешь? И я тоже виноват, надо были идти следом, но я сам был не