Книга Миф о Христе. Том II - Артур Древс

Старший, ни Сенека, — не упоминают этого имени. Молчит о «христианах» и Кассий Дион, а передававший в сокращенном виде его сочинение монах Ксифилин не считает себя обязанным нарушить это молчание, о гонимых же при Домициане христианах говорит как о приверженцах иудейской религии. Христиане, называвшие себя иессеями, назореями, избранными, святыми, верующими и т. д., вообще говоря, считались иудеями. Они придерживались Моисеева Закона, и народ мог не различать их от остальных иудеев. А что Тацит, по мнению Вольтера и Гиббона, употребительное в его время имя перенес на еврейских сектантов эпохи Нерона, — это весьма Невероятно. Греческое слово «Христос» («помазанник») для мессии и производное от него имя «христианин» вошло в употребление впервые при Траяне, во времена Тацита. Но даже тогда выражение «Христос» могло относиться не к Иисусу из Назарета. Ведь, все без исключения евреи чаяли Христа или Мессию и верили, что пришествие его близко. Следовательно, непонятно, как название «христиане» могло при Нероне или во времена Тацита отличать поклонников Иисуса от остальных верующих в Христа или мессию[20]. Это, скорее, могло произойти в ту эпоху, когда воспоминание о многочисленных прочих личностях, Претендовавших на звание мессии, изгладилось, когда мессианская вера превратилась в веру в Иисуса, не в какого-нибудь, а определенного мессию, а Христос и Иисус сделались равнозначащими понятиями[21]. Так, даже ни один евангелист не употребляет имени «христиан» для обозначения поклонников Иисуса. Нет его и в новом завете, где бы верующие в Иисуса сами именовали себя так, соответствующее же место в «Деяниях апостольских» (11,26), по которому это имя, будто бы, впервые было пущено в оборот в Антиохии, обнаруживает признаки позднейшей вставки, восходящей как раз к тому времени, когда звание «христианин» сделалось почетным в глазах одних и бранной кличкой в глазах других. В связи с этим стоит также странный способ, каким Тацит выражается о казни Христа при прокураторе Понтии Пилате. Он игнорирует имя «Иисус», что, — кстати сказать, — было бы невозможно, если бы он имел пред глазами судебные акты или сенатские протоколы о его смерти. Далее, он считает «Христа» именем собственным и говорит о Пилате, как об известной читателю личности, не в духе историка, желающего осведомить своего читателя, а как христианин; говорит христианам, для которых ближайшие обстоятельства смерти Иисуса являются хорошо знакомыми вещами.

Евреи поселились в Риме по собственной воле, дабы создать себе благополучие в этой столице мирового государства, и чувствовали себя там, вообще говоря, хорошо. Пусть их мало уважали, быть может, даже презирали, Но не более чем прочих пришельцев с Востока, которые пытались заработать деньжонки в качестве предсказателей, мелких разносчиков товара и ремесленников. Во всяком случае настолько нет основания говорить о всеобщей «ненависти» народа к ним, что еврейские историографы, — прежде всего Иосиф Флавий, — в сущности не жалуются на то отношение, какое выпало на долю их земляков в Риме. Невероятно, чтобы иессеи или назореи среди них, число которых ко времени пожара во всяком случае могло быть слишком незначительным, были предметом особой ненависти и потому должны были, в глазах народа, нести вину за пожар.

Смертная казнь через сожжение в Риме эпохи Нерона не применялась. Она стоит в противоречии с теми умеренными и снисходительными принципами, которые тогда обычно применялись государством в отношении к осужденным. Употребление христиан в качестве «живых факелов», как рисует их Тацит, и прочие жестокости, якобы, примененные к ним, — все они мало заслуживают доверия и заставляют думать здесь о фантазии, разгоряченной историями о христианских мучениках[22]. Этого нисколько не опровергают также часто приводимые места из Ювенала и Сенеки, каковые не находятся ни в какой связи с именами христиан, и отнюдь нет необходимости видеть в них намеки на принесенных Нероном в жертву сочленов новой секты.

Эти жертвы не могли, как рисует Тацит, быть преданы пламени в садах или парке Нерона, так как последние, ведь, по его собственным словам, служили убежищем для погорельцев и были загромождены палатками и деревянными бараками. Невероятно, чтобы Нерон своими «живыми факелами» мог навлекать опасность нового пожара, и еще менее вероятно, чтобы он при этом смешивался с толпой и услаждал свой взор этим отвратительным зрелищем. Ведь, Тацит в своей «Жизни Агриколы» рассказывает, что хотя Нерон и устраивал преступные махинации, но сам старался оставаться в стороне.

Сады Нерона (на современном Ватикане), по-видимому, избраны ареной казни для того, чтобы подкрепить легенду, согласно которой главная святыня христианства, — храм Петра, — якобы, построена на том месте, где пролили свою кровь первые христианские мученики.

Сюда, наконец, присоединяется еще полное молчание светских писателей и туманность выражений у христианских авторов, которые только постепенно все смелее и смелее выступают с утверждением о массовом гонении на христиан при Нероне, тогда как вначале они говорили только о смерти при Нем Петра и Павла. Первое определенное упоминание о Нероновом гонении в его связи с пожаром Рима находится в подложной переписке Сенеки с апостолом Павлом (IV века!). Затем подробнее об этом рассказывает Хроника Сульпиция Севера (умер в 403 г.), но вместе с тем его сообщение перемешано со всем известными христианскими легендами, вроде рассказа о смерти Симона Волхва, епископском служении и пребывании Петра в Риме и т. п. При этом текст Сульпиция отчасти почти буквально совпадает с текстом Тацита. А при молчании остальных христианских авторов, читавших Тацита, весьма сомнительно, чтобы в рукописи Тацита, которой пользовался Сульпиций, находилось уже разбираемое нами место.

Посему напрашивается само собой подозрение, что 15,44 «Анналов» для вящей славы бога и подкрепления истинности христианского предания с помощью свидетеля-язычника только окольным путем через Сульпиция рукою монаха-переписчика или фальсификатора было введено в текст Тацита[23].

Но как могла возникнуть легенда, что Нерон был первым гонителем христиан? Она сложилась, — отвечает Ошар, — под троякого рода влиянием. Первым является апокалиптическая идея, видевшая в Нероне антиХриста, воплощение зла, страшного врага мессии и его поклонников. В качестве такового он уже по характеру своей естественной вражды должен был преследовать прежде всего христиан, потому что, как говорит Сульпиций, «порок постоянно — враг добра».

Во-вторых, повлияла здесь политическая заинтересованность христиан выставить себя в качестве жертв Нерона, дабы снискать себе тем самым милость и покровительство у его преемников.

Третьим моментом является особая заинтересованность римской церкви в смерти обоих главных апостолов — Петра и Павла — в Риме. В таком случае автор писем Сенеки к Павлу расширил первоначальный круг легенды, согласовал ее с идеями своего