Книга Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов

домой, размышляя: «О ком это они говорили? на кого смотреть им надо было?» Но сон одолевал его и он бесповоротно решился идти домой спать… Это было часа в три ночи. Петух уж давно пропел свое кукареку, да не один раз, а несколько… Чувствовалось приближение рассвета, но тьма не рассеивалась и только на небе показались белесые клочки… Звездочки стали тускнеть и от травы пошел утренний пар-роса… В саду было тихо, только изредка трещали сучки под ногами трех таинственных незнакомцев, прокрадывающихся к откосу… Где-то прошуршало дерево — это или белка, или какая птица, испуганная чем-то, со сна метнулась, и опять тихо. Ветерок затих и июльская ночь, приняв в свои объятия все и вся, стала бледнеть перед приближающимся утром…

Глава II

ДВА ЧАСА НОЧИ!

Оркестр музыки отчаянно наигрывал какую-то модную шансонетку. По площадке «Шато» гуляла немногочисленная публика. Было уже позднее время; приличный контингент посетителей ушел, и остались только мужчины и эти дамы… Эти чудные разрисованные создания, в шляпах вывертом, в платьях крикливых фасонов и одетые в заманчиво шуршащие шелковые юбки… Слышался смех, говор, взвизгивание, брань… Но вот музыка замолкла. Электрический свет погас, а вместе с ним улетели и бабочки… Сперва виднелись фигуры официантов, служащих, заканчивающих свое дело, а затем затихло все…

За деревянным забором в стороне откоса, среди деревьев мелькнула чья то тень, кто-то, пошатываясь, осторожно пробирался в ночной тьме… тень то спотыкалась, то останавливалась, то быстро бежала.

Это была женщина, представляющая из себя тип, вечно встречающийся во всех ночлежных домах; она была бледна, дыханье ее порывисто. Она или бежала долго и скоро, или боролась с кем то… Косынка спустилась с головы. Губы что-то шептали и так скоро, нервно… Вот она споткнулась и грохнулась стремительно на землю. Несколько секунд упавшая лежала, не шевелясь… Затем приподнялась и села на траве… Глаза ее блуждали… Она, видимо, прислушивалась и наклонила голову в сторону откоса… Руки, опершись о землю, поддерживали туловище. Женщина с усилием оторвала правую руку от земли, которая точно магнит притянула ее, и провела ею по глазам, как бы отгоняя какую-то докучливую, неотвязчивую мысль… Затем села удобней; дрожащими и от волнения, и от алкоголя руками она стала шарить в карманах юбки… Вынув коробку со спичками, она открыла ее, вынула спичку и чиркнула. Спичка сломалась. Женщина выругалась и вынула другую; та вспыхнула, но ветерок моментально погасил ее; наконец, одна из спичек загорелась и красноватым светом осветила лицо женщины. Оно было как-то перекошено злобой и судорогой. Прикрыв ладонью левой руки огонь, чтобы не погас, она нагнулась и стала осматривать свое платье. На нем ничего не было, кроме обыкновенной грязи, но на чулках виднелись пятна крови. Женщина что-то прошамкала пьяными губами и как-то улыбнулась без улыбки. Спичка погасла.

После некоторого бездействия женщина потянулась к чулку правой ноги и рукою ощупала под ним что-то твердое. Это был складной нож. Убедившись, что он на месте, она полезла в другой карман и вынула бутылку водки.

С жадностью, точно ее томила мучительная жажда, женщина большими глотками стала пить водку… Выпив разом треть бутылки, она передохнула и стала пить снова… Винные пары ударяли в ее отравленные алкоголем мозги; тепло разливалось по жилам и наконец, выпив до капли, она швырнула бутыль; голова бессильно опустилась на грудь. С усилием, хватаясь за ствол ближайшего дерева, женщина встала на едва державшиеся ноги и поплелась к аллее, ведущей к выходу. Платье волочилось по земле, цепляясь за сухие прутья… Наконец она выбралась на дорогу и направилась к выходу…

* * *

Было два часа ночи…

Глава III

ДЕЛО ЗАПУТЫВАЕТСЯ

У входа в «Шато», около тротуара, стояли извозчики. Шел четвертый час ночи, и ваньки и лихачи ожидали пьяненьких седочков, закутившихся в «Шато» и возвращающихся с дамами. Все ожидания, видимо, ни к чему не приводили. Седоков не было, и им пришлось развлекать друг друга прибаутками, руганью и борьбой.

Совершенно неожиданно, точно появившаяся из-под земли, — перед ними предстала пьяная, оборванная женщина. Извозчики начали смеяться над нею, задирать, заигрывать, делать нескромные предложения, а женщина, в свою очередь, отвечала руганью и отталкивалась от самых назойливых. Шум все усиливался. Среди смеха извозчиков и гула мужских голосов, голос оборванной дамы выделялся и обращал внимание своим пьяным визгливым тембром и отборной бранью. Через несколько времени к шумевшим подошел городовой. Он пугнул извозчиков; те моментально разметались по козлам, но дама не унималась и свою брань перевела на блюстителя порядка:

— Не хочу молчать! Не боюсь! И взять ты меня не смеешь, хоть и городовой! Ты жулик, а я буду кричать на всю улицу «караул» и «пожар»… Все знают Соболиху… она черта не побоится! Подойдите к ней, она уважит так, что долго будете помнить!

Она кричала, шатаясь. Волосы выбились из-под косынки, платье спустилось и волочилось по земле; лиф расстегнулся и виднелась грязная суровая рубаха. Городовой сперва унимал ее, что называется, честью, но в конце концов, видя, что ничего не поделаешь, дал свисток и на его призыв появился другой городовой. Вместе они едва справились с расходившейся бабой, посадили ее на парного извозчика и повезли в участок.

Соболиха была брюнетка. Испитое лицо носило следы красоты, и, пожалуй, интеллигентности. Ей было лет под сорок. Она отчаянно боролась с городовыми, силясь вырваться, и те напрягали все усилия, стараясь не выпустить разбушевавшуюся.

— Пустите, черти! — вопила она. — Знаете ли, с кем вы дело имеете? Пустите! А-а-а! — ревела, как зарезанная, Соболиха. — Да, я молода была, в шляпках ходила, на рысаках ездила, содержанкой первый сорт была, с пылью, с грра-дом, а вы мразь! Генералы за мной бегали да ручки целовали, а вы, вы…

Как ни рвалась арестованная, но сильные руки городовых держали крепко и усилия были тщетны…

Наконец, извозчик подвез к полиции. Когда Соболиху высадили, она стала делать отчаянные усилия… Ей не хотелось попасть в участок. Ее волоком втащили и посадили в камеру мертвецки пьяных для вытрезвления. Долго Соболиха бушевала, наконец, смолкла. Она была страшна и отвратительна в этот миг. Страшная злоба пьяного человека бушевала в ней и она молча, скрежеща зубами, грозила кулаком на дверь…

Соболиха

Так она пробыла до 11 часов утра.

В это время к ней вошел городовой и поставил посуду с водой для питья. Соболиха, увидев ненавистный ей вид мундира — снова начала