Книга Малоизвестный Довлатов - Сергей Донатович Довлатов

притянул за ремни белую ткань, скомкал ее и поджег.

В правом кармане лежали фальшивые документы, в левом — браунинг, ампула с ядом оттягивала воротничок сорочки.

«Омниа меа мекум порто, — невесело усмехнулся Джон Смит, — все мое ношу с собой!»

Он достал консервы и поел. Затем подбросил сучья в костер, расстелил брезентовый плащ и задремал.

Снились ему далекие годы. Залитый солнцем стадион политехнического колледжа. Футбольное поле. Зеленая трава. Полосы мокрой известки. За барьером толпы зрителей с программками в руках. Музыканты в белых куртках исполняют национальный гимн. Гуськом выходят футболисты. Вторым идет он, Джонни Смит, молодой, загорелый. На нем бутсы с шипами, полосатая фуфайка и гетры. В согнутой руке он держит шлем...

Джон Смит ощутил на себе чей-то пристальный взгляд.

Он выхватил пистолет из кармана.

Перед ним стоял тамбовский волк и дружески улыбался.

— Привет, — сказал тамбовский волк.

— Хеллоу! — произнес разведчик, смущенно пряча браунинг в карман.

— Не разбудил?

— Мне как раз пора вставать.

— Озябли?

— Есть маленько.

— Вы, собственно, что тут делаете?

— Да так... грибы собираю.

— А парашют сожгли?

— Естественно. Садись, погрейся.

— Благодарю. Дела.

— Как знаешь.

— Пойду.

— До свидания, дружище.

— Чао, — произнес тамбовский волк и растворился во мраке.

Рано утром Джон Смит вышел из лесу и по горбатой дороге зашагал к темнеющим на фоне снега домам рабочего поселка.

Маленькие ветхие лачуги были вынесены на окраину прибоем шиферных и черепичных крыш, а в самом центре попадались двухэтажные каменные строения с яркими вывесками и заманчивыми витринами.

Навстречу шли мужчины в ватниках и женщины в темных платках. Их лица были по-утреннему хмуры.

Джон Смит замедлил шаги у дверей сельмага.

Со стуком бился на ветру газетный лист. У обочины, наклонившись, стояла грузовая машина.

Разведчик зашел в магазин, купил велосипед «ХВЗ», сел на него и поехал в Москву.

Солнце без усилий катилось рядом. Его невесомые мартовские лучи падали на обода и спицы. По бокам от дороги лежала белая гладь, штопанная заячьими следами. Колеса вязли в жидком снегу. Лес издали казался глухим и мрачным.

Джон Смит крутил педали и насвистывал песенку, которую слышал от одного лейтенанта в оперативном центре:

Каждый вечер бьют кремлевские куранты

И сияет над бульварами закат,

Вся Москва давно уснула, но не дремлют диверсанты,

До утра у передатчиков сидят.

Если Бог не наградил тебя талантом,

Не печалься, в этом нет твоей вины,

Кто-то вырос коммерсантом, кто-то вырос диверсантом,

Ведь на свете все профессии нужны!

В эту секунду черная тень метнулась под колеса. Посреди дороги стоял тамбовский волк.

— Я передумал, — сказал он, — возьми меня с собой. Вместе будем хулиганить. Тошно, брат, в лесу. Ни друзей, ни близких. Опротивела мне вся эта некоммуникабельность.

— Проблема номер один, — кивнул Джон Смит.

— Знаешь, как шутят у нас в тамбовских лесах? «Волк волку — человек». Сразиться не с кем. Одни зайцы. Мечтаю о настоящем деле. Короче, возьми меня с собой — денщиком, ординарцем, комиссаром...

Разведчик поглядел на него с сомнением:

— Вести себя умеешь?

— Еще бы. И вообще, я могу сойти за крашеного пса.

Джон Смит задумался. Велосипед лежал у его ног. Переднее колесо вращалось, и спицы мерцали в лучах небогатого зимнего солнца.

— Ладно, — сказал наконец разведчик, — беру. Только учти, главное в нашем деле — дисциплина. Понял?

— Да, сэр, — просто ответил волк.

— И чтоб на людей не кидался.

— Это я-то? — обиделся серый. — Да мое основное качество — человеколюбие.

Разведчик сел на велосипед, и они помчались дальше.

Волк делал огромные скачки, напевая:

В разгар беспокойного века,

В борьбе всевозможных идей,

Люблю человека, люблю человека,

Ведь я гуманист по природе своей!

Люблю человека в томате,

А также люблю в сухарях,

И в супе люблю, и в столичном салате,

Люблю человека и славлю в веках!

Москва встретила наших героев сиянием церковных куполов, бесконечным людским потоком, комьями грязного снега из-под шин проносившихся мимо автомобилей.

Разведчик пообедал в буфете самообслуживания, а новому другу, которого оставил на улице, привязав к велосипедной раме, вынес два бутерброда с ветчиной, завернутые в салфетку.

Затем они направились к рынку. Вдоль стен темнели и поблескивали лужи, капало с крыш. Теплый мартовский ветер налетал из-за угла.

Друзья, не торгуясь, сняли у грустной вдовы комнату с панорамой на Химкинское водохранилище.

— А пес по ночам не будет лаять? — спросила хозяйка.

Серый от унижения чуть не выругался. Джон Смит вовремя наступил ему на лапу.

— Не будет, — заверил разведчик, — он воспитанный.

— Умные глаза у вашей собачки, — произнесла вдова, — как будто хочет что-то сказать, но не может.

Комната была светлой и просторной. Над столом висела пожелтевшая фотография мужчины в солдатской гимнастерке и в очках. Хозяйка унесла ее с собой.

Джон Смит сунул браунинг под подушку, расстелил в углу для волка старое пальто.

— Вот мы и устроились, — сказал он.

— А когда идем на дело? — поинтересовался тамбовский волк.

— Главная наша задача — освоиться в Москве. Дальнейшие указания поступят вскоре.

— Может, покусать кого из членов правительства?

— Категорически запрещаю! — Джон Смит хлопнул по столу ладонью. — Ты провалишь нас обоих. Никакой спешки. Терпение и мужество — вот основные добродетели разведчика.

— Тогда хоть слово какое нацарапаем на заборе?

— Я сказал — нет.

— Может, намусорим где? — не унимался волк.

— Ни в коем случае, — сказал разведчик, принимая официальный тон, — вы поняли меня, капрал?!

— Да.

— Вы хотели сказать: «Да, сэр».

— Да, сэр, — пробормотал тамбовский волк и негромко добавил: — Анархия — мать порядка!

Каждое утро Джон Смит гулял со своим другом на пустыре, огибая напластования бетонных секций, полусгнившие доски, ржавые фрагменты арматуры, шагая среди битых стекол, окаменевших и непарных башмаков, консервных банок, мерцавших из-подо льда, как рыбы, потом он отводил тамбовского волка домой, сбегал по лестнице вниз, хлопала дверь за его спиной, и оказывался на тронутых неуверенными мартовскими лучами улицах древней столицы.

Он заходил в булочные и пивные, часами сидел без нужды в