Книга Тайны Римского двора - Э. Брифо

— я хотела бы открыть вам моё сердце.

— Говорите, дитя моё, но прежде чем обращаться к священнику, вознесите душу к Богу.

Еврейка прошептала на своём языке несколько стихов из Священного писания; тогда только отец Сальви вышел из своей задумчивости и, казалось, опомнился.

Ноемия пересказала ему буллу, сообщила о собственных опасениях, кознях и засадах, которых она боялась.

— Я оставила жидовский квартал, — прибавила она, — потому что боюсь, чтобы нас там всех не передушили.

— Что за страшная мысль, дитя моё!..

Тогда она созналась ему, что после того, что случилось с ней в саду Пинчио, она не могла избавиться от непонятного страха.

— А что случилось с вами в саду Пинчио? В ваших рассказах мне и Жюлю вы пропустили это обстоятельство.

Ноемия повторила историю бешеного нападения Стефана и великодушной защиты незнакомца.

Отец Сальви с жадностью слушал её и, когда она кончила, вдруг воскликнул:

— Как! Так это были вы?..

И он не кончил начатой фразы.

В нём произошла вдруг перемена, которая не ускользнула от внимания Ноемии. Старик стал к ней ещё благосклоннее; в его манерах теперь проглядывала какая-то отеческая нежность, которую она скорее угадала, чем узнала, потому что сама её никогда не видела. Он с участием вошёл в её положение, предложил отдохнуть после бессонной ночи, которую она провела, советовал восстановить силы пищей и с такой отеческой добротой пожурил её за побег из дома Бен-Саула, что тут сквозь порицание так и проглядывала снисходительность.

Он почти с признательностью благодарил, что она обратилась прямо к нему, и обещал не покидать её... В это время на больших французских часах, висевших в комнате, пробило семь раз.

— Я должен вас оставить, дочь моя, — сказал отец Сальви, — в четверть восьмого я служу раннюю обедню в моей церкви... Гиацинта!

В дверях показалась служанка.

— Хорошенько поберегите эту синьорину. Прощайте, моё дитя, я помолюсь за вас Богу.

— Как, за бедную еврейку? — сказала Ноемия.

При этих словах старая Гиацинта отступила в ужасе.

— Да, — ответил отец Сальви, — я помолюсь за вас Богу и надеюсь, что Он дарует мне милость, которую я буду просить, а вы в глубине вашего сердца разделите со мной благодарность к Нему.

Он вышел.

В последних его словах был тайный смысл, которого Ноемия не поняла.

Во время отсутствия священника, продолжавшегося около часа, Ноемию осаждала бесконечными расспросами Гиацинта, чрезвычайно обеспокоенная присутствием дочери Израиля в квартире католического аббата, но её нескромное любопытство было вначале наказано уклончивыми ответами, которые давала молодая девушка, недовольная этим допросом. Гиацинта не узнала ничего, и это только восстанавливало её против молодости и красоты Ноемии, которые прежде, казалось, произвели на неё впечатление.

Вернувшись, отец Сальви сделал Ноемии знак следовать за ним, привёл её снова в свой кабинет-молельню и с достоинством сказал:

— Дитя моё, вы не можете здесь больше оставаться. Если бы я знал прежде ваше намерение, то сумел бы убедить остаться там, где вас поместил отец; но теперь, при опасениях, которые вы чувствуете, следует найти верное убежище.

Я подумал о нём. Я оставлю теперь вас ещё на несколько часов, которые вы должны посвятить размышлениям, милая Ноемия, и если в течение этого времени вы победите страх и развеются гнетущие вас тайные опасения, то я сам провожу вас к Бен-Саулу, в дом, избранный вашим отцом.

Если же, напротив, вы утвердитесь в ваших намерениях, то надеюсь, что убежище, в которое я вас помещу, оградит вас от врагов.

Прощайте, дитя моё, Бог, сотворивший небо и землю, — наш общий Бог, помолимся же ему вместе.

Ноемия, тронутая этими словами, погрузилась в глубокое раздумье, не прерываемое даже Гиацинтом и прерванное только возвращением прелата.

Пора нам, однако, познакомиться с отцом Сальви; взглянем поближе на личность этого священника, вполне достойного своего сана. Отец Сальви родился в Сабинской деревушке Оркаглиа; его родители были бедными хлебопашцами, у которых очень долго не было детей; они дали обет, что если у них родится ребёнок, то они посвятят его Богу; сын должен быть священником, дочь монахиней. Подобные обеты, похожие на обеты королей и королев в волшебных сказках, часто случаются в римских окрестностях. Священники поддерживают жителей этих мест в выгодном для себя невежестве и суеверии; они эксплуатируют их доверчивость, которая увеличивает церковные доходи. Девятины, путешествия к святым местам, говенье — всё это различные отрасли доходов.

Но как бы ни было, а желание супругов исполнилось: у них родился сын с такими способностями, которые оправдывали все надежды, возложенные на него при его появлении на свет. Ему дали имя Гаэтано. С самого юного возраста он был так смышлён и развит, что в один прекрасный день отец, отправляясь в соседнюю деревню, взял его с собой и представил приходскому священнику, которому сам он был хорошо известен.

Тот задал мальчику несколько вопросов, на которые шестилетний ребёнок отвечал так толково, что достойный пастырь без малейшего колебания взял на себя заботы о нём, с тем, однако, условием, чтобы ему совершенно предоставили воспитание ребёнка. Отец Гаэтано, в восторге от дороги, открывавшейся его сыну, соглашался на всё.

На другой день синьора Джулия, сестра священника, смастерила ребёнку сутану, которую он носил довольно ловко. Когда Гаэтано появился в этой одежде в деревне, жители, знавшие виды родителей на него, прозвали его монсеньорчиком.

В первые годы, проведённые у своих воспитателей, ребёнок выучился читать, писать и считать, он занимался всегда один, руководясь советами доброго священника; достаточно было указать ему, где можно было чему научиться, и он тотчас же брался за книгу. Воспитание шло тихо и неутомительно, впрочем, иное было бы и не по силам для престарелого наставника.

Религию Гаэтано изучал постоянно как по Евангелию и Катехизису, так и в разговорах с пастырем, служившим ему живым примером благочестия и милосердия.

Латыни мальчик выучился по Требнику, который он читал потихоньку в то время, когда архиерей отдыхал, затем он принялся за толстую латинскую Библию, и успехи его были поистине изумительны, так усердно работал он, лишь бы потом можно было читать и понимать чудные рассказы из истории народа Божия.

В этот первый период своей жизни Гаэтано пользовался всеми возможными почестями. Он был служкой при обедне; позднее смотрел за церковью, в которой должность ризничего исполняла донна Джулия; потом, надев красный подрясник и стихарь, подавал крест и паникадило; он был гордостью всего причта и наконец открыл школу — великое благодеяние, до него