Книга Все хорошо - Мона Авад

в глаза. И говорила в итоге, глядя в стол. Это столу я рассказывала, как представляю себе сценическое пространство спектакля, свет и костюмы. Что вижу Елену женщиной, испытывающей глубокую душевную боль, которую никто во вселенной пьесы не способен понять. Кроме зрителей, конечно. И все это оттого, что Бертрам ее не любит, даже не замечает, потому что он слеп.

«Конечно», – отозвался Хьюго.

Я убеждала его, что эта пьеса – своего рода готическая сказка, в которой Елене предстоит пройти множество испытаний, чтобы исцелить бесчувственную, слепую душу Бертрама, заставить его открыть глаза и наконец-то ее заметить. А он, увидев ее по-настоящему, разумеется, не может в нее не влюбиться. На этих словах я подняла глаза на Хьюго и обнаружила, что он смотрит куда-то мне за спину. Должно быть, на проходящую мимо официантку. Или стайку девушек. Или на часы на стене. Оборачиваться я не стала. «Звучит здорово, Миранда!»

– Уверена, что бы вы ни придумали, макет получился грандиозный, – говорю я.

– Что ж, давайте проверим, понравится ли вам.

Он сдергивает с макета ткань, а я зажмуриваюсь. Воображаю, что сейчас увижу французский дворец. Увижу собственную душу. Загляну в темное зеркало и заплачу от радости узнавания. Я открываю глаза.

Передо мной крошечный зловещий лес. Черные пластилиновые деревья с голыми ветками. Над ними низко нависла бумажная луна. В углу, в сгустившейся тьме, застыли три маленькие ведьмы. А в центре миниатюрной сцены стоит игрушечный человечек с мечом в руках. На его лице в виде буквы «о» – страдальчески распахнутый рот.

– Это еще что, на хрен, такое? – шепчу я.

– О черт! Вам не понравилось?

Я разглядываю колдуний. И качаю головой.

– Я просто не понимаю. Что это?

«Ты отлично знаешь, что это».

– Оу, ну как же, первый акт… Сцена с ведьмами…

– Во «Все хорошо» нет никаких ведьм.

– Миранда, но ведь это не для «Все хорошо». В смысле, я начал делать макет для того спектакля, но пришлось все выбросить. Ну… Вы же в курсе…

Я разглядываю трех хихикающих старух. Крошечного, закутанного в плащ человечка с мечом. Окружающие их черные деревья. И, наконец, выдыхаю:

– «Макбет».

Хьюго вздрагивает.

– Черт, Миранда, вам разве теперь не нужно трижды обернуться вокруг себя и сплюнуть? Или бросить соль через левое плечо?

– Зачем?

– Ну, чтобы не сглазить?

Это он о проклятии, о том, что в театре нельзя произносить названия «Макбет». Но я в это суеверие давно не верю. Раньше верила, конечно. Никогда не называла «Макбета» «Макбетом» – только «Шотландской пьесой» или «Пьесой Барда». А потом сама, как Леди Макбет, рухнула с пьедестала – в смысле, со сцены. И поняла, что все эти иносказания и эвфемизмы – полная чушь. Оно все равно тебя слышит.

Притихшее было пламя снова ярко вспыхивает. Я больше не могу стоять, опираясь на правую ногу. Чуть приподняв ее над полом, я оборачиваюсь к Хьюго. Слепому Хьюго. Бесчувственному Хьюго.

– Но почему вы его сделали?

– Миранда, простите, я думал, вы знаете.

– Знаю что?

– Ну, о замене.

– Замене? Какой замене?

– Утром ко мне зашла Фов и сказала, что у нас в репертуаре замена, что мы будем ставить «Пьесу Барда». Вроде как ей декан объявил.

Представляю себе, как она нашептывает об этом Хьюго, приблизив блестящие губы к его уху и щекоча ему шею своими рыжими волосами. Наслаждается близостью этого пахнущего деревом тела, придвигается еще теснее, жарко дышит ему в лицо, радуясь тому, что меня свергли.

Я снова опускаю глаза на трех ведьм. И замечаю, что одна из них – рыжая. Темные узкие губы ее сложены в кривую ухмылку.

– Простите, Миранда. Я никак не ожидал, что вы не в курсе, – продолжает Хьюго. – Меня, конечно, никто не спрашивает, но, по-моему, это фигня какая-то. Как по мне, вы первая должны были узнать. В смысле, вы же режиссер, так?

– Я режиссер, – шепчу я.

А потом вспоминаю пустой театр. Сцену, на которой нет никого, кроме Элли. В одиночестве репетирующей роль Елены в свете софитов.

– Мне пора.

– Миранда, подождите, с вами все в порядке?

Я быстро иду прочь, стараясь не хромать, стараясь двигаться грациозно. Но ничего не выходит. Впрочем, Хьюго все равно наверняка на меня не смотрит.

Глава 7

Войдя в кабинет декана, я вижу не одного, а целых трех мужчин. Все они одеты в костюмы одинакового серого оттенка. Все сидят за столом: декан – в центре, а по бокам от него президент и вице-президент колледжа. Макушки их иллюстрируют различные стадии облысения и способы маскировки наметившейся лысины остатками волос. Три пары слезящихся глаз невозмутимо смотрят на меня. Три пары поросших волосками рук сцепляют пальцы. На каждой левой из всех трех пар поблескивает обручальное кольцо.

«Просто дружеская беседа, Миранда».

Но пахнет в кабинете одеколоном. И потом. И охотой на ведьм.

Попрощавшись с Хьюго, я вернулась в театр. Конечно же, он оказался пуст. И тут мой телефон зазвонил. Снова декан.

«Миранда, загляните, пожалуйста, перед уходом в мой кабинет».

– Заходите, заходите, – лучезарно приветствует меня декан.

Президент и вице-президент холодно улыбаются. Я про себя называю их Бабочка и Начес. Бабочка, разумеется, любит галстуки-бабочка, сегодня на нем как раз такой, разрисованный крошечными крылатыми свинками. Лысина Начеса блестит в свете ламп. Между ними разместился сияющий декан. Шут гороховый. И вовсе не шекспировский, не мудрец под маской скомороха, а натуральный шут. Мы с Грейс между собой зовем его Мохнатый Сосок – за любовь к тонким водолазкам, не оставляющим простора воображению.

Сейчас Мохнатый Сосок благосклонно мне улыбается. «Миранда, у нас тут не судилище. Мы не собираемся жечь тебя на костре, ничего такого. Просто побеседуем в теплой дружеской обстановке, верно ведь?» Он оглядывается на сверлящих меня глазами соседей.

– Заходите, заходите. Ого! Да вы хромаете. Что случилось? Ногу подвернули?

– Нет, спина болит. Спина и бедро.

– Оу, – улыбается он. – Что ж, садитесь, пожалуйста. Располагайтесь.

Я окидываю взглядом хлипкое пластиковое кресло, на которое он мне указывает. Мог бы с тем же успехом предложить мне забраться в железную деву. Если я сяду на этот дурацкий стул, мне придется дорого за это заплатить. И встать я, возможно, уже не смогу. Но я представляю, что будет, если я предпочту остаться на ногах. Воображаю, как маячу над столом, отбрасывая на этих троих изломанную тень. А они тем временем разглядывают мою уродливую скрюченную фигуру. Наверняка ведь подумают, что все это – мой хитроумный план. Что преподавательница драматического искусства разыгрывает для них спектакль.