Книга Саморазвитие по Толстому - Вив Гроскоп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек, изучающий русский язык, не может избежать встречи с Пушкиным. Рано или поздно она произойдет. И большинство преподавателей требуют учить Пушкина наизусть, чтобы потом мы могли c плачем, причитаниями и скрежетом зубовным читать его вслух, горестно размахивая носовым платком, пропитанным кровью врага, которого мы только что убили на дуэли. Чтобы понимать Пушкина, нужно знать, как устроены дуэли. По некоторым оценкам, он принял участие в двадцати девяти. Это, надо сказать, казалось мне логичным: когда я впервые читала Пушкина — под принуждением, — мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь меня пристрелил. Урок Пушкина состоит в следующем: не будь идиотом. Это парадоксально, потому что сам Пушкин погиб по большому счету из-за собственного идиотизма. Ему не нужны были все эти соперники, норовившие вызвать его на дуэль. Он сам был своим главным врагом. (Пушкина застрелили на бессмысленной, как считают многие, и произошедшей исключительно благодаря его самолюбию дуэли.)
«Евгений Онегин» — классическая отправная точка для чтения Пушкина. В нем рассказывается о человеке, который сам стал автором собственного несчастья. Онегин метафорически стреляет себе в ногу [66] (прежде чем совершенно не метафорически застрелить лучшего друга), не успев понять, что безумно влюбленная в него женщина — та единственная, которая ему нужна. Вместо этого он с презрением ее отвергает. Потом он осознает свою ошибку и думает: «Вот же я идиот». Скажу честно: я долго не могла всего этого понять. На протяжении многих лет мне не помогало даже четырехстраничное отступление о красоте женских ног на балу. («…Летают ножки милых дам… Люблю их ножки… Ах, ножки, ножки! где вы ныне?.. С любовью лечь к ее ногам!.. Коснуться милых ног устами!» [67]) Это знаменитый отрывок, известный в академических кругах как «отступление о ножках». Он заканчивается панчлайном, как его представляет себе Пушкин: «Но полно прославлять надменных болтливой лирою своей; они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновенных: слова и взор волшебниц сих обманчивы… как ножки их» [68]. Не знаю, стоил ли этот вывод четырех страниц. Но я рада, что он на это пошел. Из этого небольшого отрывка из первой главы, описывающего бал, понятно, что мы имеем дело с самым классическим из всех классических произведений: это больше похоже на чтение Гомера, чем на чтение Толстого. Это вам не пляжное чтиво.
Один небольшой инцидент настроил меня против Пушкина еще до того, как я что-либо о нем узнала. За два года до купания голышом в Черном море и задолго до того, как кому-либо пришло в голову назвать меня Випуленькой, я приехала в университет, чтобы изучать русский язык, не говоря на нем тогда ни слова. Это было нормально. В тот момент никто и не ждал от меня умения говорить по-русски. Я учила язык с нуля с десятками других студентов. Большинство из нас знали как минимум два других языка и привыкли к традиционным методам преподавания. Мы ожидали карточек со словами и, может быть, немного ролевых игр. Вместо этого на своем первом занятии по русскому языку я посмотрела видео, на котором попугай выкрикивал похожие на скороговорки фразы вроде «приятно познакомиться!». Эти слова было нелегко воспроизвести сами по себе, а в произношении попугая и подавно ничего нельзя было разобрать.
Такая методика преподавания меня смутила. Я хотела учиться разговаривать как русская, а не как попугай. Это как начинать обучение английскому с «попка дурак». Я до сих пор еле сдерживаюсь, когда произношу по-русски фразу «приятно познакомиться»: мне хочется пронзительно свистнуть, пощелкать клювом и растопырить перья, чтобы показать, как хорошо у меня получается.
Но через несколько недель после освоенного видео с попугаем мы перешли к Пушкину. И я жаловалась на попугая! С Пушкиным все оказалось гораздо хуже. Это как поучить человека английскому пару недель, а потом сказать: «Ну а теперь мы будем читать “Отелло”». Однако в обучении русскому это вполне обычное дело. Тебя просто бросают в воду. Учителям важно держать тебя в полном ужасе перед русским языком, и как можно дольше. И если ты все же возьмешь эту высоту и на самом деле научишься говорить по-русски, ты обязательно будешь потом поддерживать старый миф о том, что это очень трудный язык, и передашь его другим, чтобы русскоговорящие продолжали оставаться в своем особом тайном клубе. Заставлять студента читать Пушкина через несколько недель после начала курса «русского с нуля» — это своего рода дедовщина, которую невозможно забыть. Она придумана специально для того, чтобы тебе хотелось помучить других так же, как мучили тебя. Как писал Пушкин: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу…» [69] Р-р-р.
Занятия, на которых мы не читали Пушкина, тоже не отличались особой практичностью — предполагалось, что мы сами должны пополнять свой словарный запас где только можем. Однажды мы сдавали тест на лексику, и я получила один балл из пятидесяти возможных. Для человека, который гордился своими способностями к языкам в школе и на протяжении многих лет почти не получал оценок ниже высшей, это было ужасно и очень стыдно. (Мои одноклассники шутили, что если я получала на экзамене 99%, то это не потому, что я неправильно ответила на один вопрос, а потому, что я ошиблась в написании собственной фамилии. С учетом моей фамилии это было вполне вероятно.) Одно слово, в котором я не сделала ошибки, было самым важным словом во всем тесте — по крайней мере с моей точки зрения. Выяснилось, что я была единственным человеком в группе, который знал, как по-русски «полотенце». Я и дальше ограничивала свою учебу тем, что было мне полезно или интересно. Значительно позже во время одного устного экзамена я рассказала преподавателям, как бабушка моего украинского бойфренда порекомендовала мне поправиться, потому что у меня была «задница як у воробья». Раз я могу сказать такое, думала я, зачем мне вообще Пушкин?
Но вся эта история была крайне унизительна. Весь тот учебный год мне хватало сил еле-еле держаться на плаву. Я так и не осилила до конца пушкинскую поэму, которую мы читали («Медный всадник»). И мои годовые оценки были хуже, чем когда-либо за всю мою жизнь, — очень недалеко от «неудовлетворительно». Эти оценки я узнала дома, у родителей в Сомерсете. Я заперлась в туалете и долго рыдала. Но несмотря на это феерическое падение, где-то в глубине души я понимала, что больше никогда не допущу поражения. Сейчас мне кажется, что именно разочарование в