Книга Повседневная жизнь советского крестьянства периода позднего сталинизма.1945–1953 гг. - Олег Хасянов

С позиции социальной истории повседневная жизнь советского крестьянства сталинской эпохи исследована американским историком Шейлой Фицпатрик. Она разделяет характерный для западной историографии коллективизации в СССР тезис об отсутствии поддержки крестьянами проводимой властями политики[271]. Неприятие коллективизации, по ее мнению, было связано с тем, что она проводилась принудительно, пришлыми людьми, далекими от понимания ценностей сельской жизни. Фицпатрик отмечает, что «сама стратегия коллективизации, разработанная верховной властью, уже включала в себя насильственные меры, а именно экспроприации и высылку сотен тысяч кулацких семей»[272]. В своей работе Ш. Фицпатрик проанализировала стратегии крестьянского сопротивления. В основной своей массе они выражались в пассивном сопротивлении: отказ от выхода на работу, сокращение посевных площадей и т. д. К стратегии пассивного сопротивления прибегали практически все крестьяне. По мере укрепления колхозного строя появилась тактика приспособления. Крестьяне стремились извлечь выгоды из сложившейся ситуации, использовать ее для защиты своих интересов. Фицпатрик вводит такое понятие, как «идеал всеобщего госиждивенчества»: решение насущных проблем сельского социума посредством государственного вмешательства. По ее мнению, голод 1933 г. был вызван именно столкновением противоречивых интересов – государства и крестьянства: государство стремилось изъять как можно больше зерна у крестьян, а последние пассивно сопротивлялись. Ш. Фицпатрик уверенно констатирует факт уменьшения количества продуктов питания в деревне после коллективизации[273]. Уже в первые месяцы ее проведения в мировоззрении крестьян, по мнению Ш. Фицпатрик, начали проявляться черты, характерные для последующих десятилетий колхозного строя: апатия, вялость и несамостоятельность[274]. В результате интенсивного экономического гнета со стороны государства крестьянство оказалось деморализованныма, а крестьянская жизнь обесценивалась в глазах самих же носителей данной культуры[275]. Коллективизация спровоцировала процесс размывания традиционной сельской культуры. Как отмечает Фицпатрик, это выразилось в отказе от традиционной крестьянской одежды, стрижки, в кризисе семейных отношений, в распространении добрачных и внебрачных половых связей[276].

Ш. Фицпатрик ставит под сомнение такие традиционные крестьянские ценности, как великодушие, взаимовыручка, общинная солидарность. Она полагает, что советская деревня 30-х годов была глубоко раздираема внутренними склоками и раздорами, т. к. процесс коллективизации обострил и до того сложные отношения между бедными и зажиточными крестьянами[277]. Крестьянам была присуща вековая зависть к более успешным, наиболее предприимчивым членам сельского сообщества. Но даже несмотря на это, сельчане активно противодействовали высылке кулаков. Устраивали им пышные проводы и плакали[278]. Большинство крестьян, по мнению Фицпатрик, рассматривали раскулачивание как часть общего наступления на село[279]. Одновременно с коллективизацией начинается очередная волна нападок на религиозные организации и массовое закрытие культовых сооружений. Эти необдуманные действия властей, отмечает Ш. Фицпатрик, приводили к усилению демонстративной религиозности в крестьянской среде. Поддержка церкви стала одной из стратегий сопротивления коллективизации[280]. Частыми становятся отказы от выхода на работу в поле в дни религиозных праздников, количество которых в годы коллективизации увеличилось. Как отмечает Фицпатрик, их нельзя было отыскать даже в религиозных календарях[281].

По Н. Верту, исследовавшему историю Большого террора в СССР, коллективизация преследовала не только экономические цели, но и разрушение традиционных основ крестьянской культуры, векового образа жизни. Многочисленные крестьянские выступления были вызваны не столько экономическими причинами, сколько нежеланием примиряться с политикой, направленной против так называемых кулаков, с насильственным закрытием церквей и т. д.[282] По мнению этого французского историка, с 1930 г. сопротивление крестьян приобретает очертания «тихой войны», идущей между властью и сельским социумом. По мере увеличения нажима власти на деревню изменялись тактика ведения борьбы и стратегии сопротивления крестьян. Чаще всего сопротивление выражалось в хищениях колхозной собственности и в отказе колхозного руководства сотрудничать с партийными органами[283]. Н. Верт отмечает, что коллективизация способствовала распространению в крестьянской среде эсхатологических и пораженческих взглядов. Вступление в колхоз означало для крестьян присягу дьяволу, а ликвидировать колхозный строй возможно было лишь через оккупацию территории страны врагами[284]. И многомиллионное советское крестьянство с надеждой ожидало начала новой войны. На это же указывает Ш.Фицпатрик, но она справедливо отмечает, что после начала Великой Отечественной войны, когда стали очевидны цели агрессоров, отношение крестьян к ним изменилось, и они активно оказывали сопротивление, особенно на оккупированных территориях[285].

Канадский исследователь Л. Виола в своей работе подчеркивает разрушительный по отношению к крестьянству замысел коллективизации. По ее мнению, сталинский план социалистической модернизации сельского хозяйства предусматривал выплаты крестьянством «дани» государству для удовлетворения потребностей, необходимых для индустриализации, а также искоренение крестьянской культуры и ее превращение в составную часть культуры советской[286]. Ужесточение репрессивной политики властей крестьянство встретило активным сопротивлением, «ознаменовавшимся созданием собственной идеологии, оппозиционной государственной[287]. Крестьянское сопротивление в сталинскую эпоху, отмечает Л. Виола, проявлялось в «стремлении диктовать свою волю власти, протестовать против ее шагов, сочетается с попытками приспособиться к установленному ею режиму посредством обхода законов, организации восстаний и других активных и пассивных форм народного сопротивления, вызванных необходимостью защищать свое существование и свою самобытность»[288]. Автор полагает, что советское крестьянство в 1930 г. вступило в полномасштабную кровопролитную войну, войну не только с государством, но и с немногочисленными представителями сельского социума, перешедшими на сторону советской власти[289]. Победу одержало государство, но она оказалась пирровой: результатом «коллективизации стало объединение подавляющего большинства крестьян против государства и его политического курса»[290]. Вслед за Р. Конквестом и Ш. Фицпатрик Л. Виола указывает на значительную роль женщин в крестьянском сопротивлении насильственной коллективизации сельского хозяйства. Она отмечает, что так называемые «бабьи бунты» и женские протесты были наиболее активными формами протеста против политики государства в деревне: именно «женщины деревни возглавили сопротивление коллективизации, встав на защиту своих интересов и продемонстрировав организованность и сознательную политическую оппозицию, которую не решалось признать государство»[291]. Как справедливо считает Л. Виола, в официальном властном дискурсе 30-х годов крестьянская «баба» была полностью лишена классового сознания. Она по определению не была способна на политический протест и являлась лишь марионеткой в руках кулацких элементов[292]. По мнению исследовательницы, действия крестьянок заставили государственную систему в марте 1930 г. отойти от тактики форсированной сплошной коллективизации, «заставив власть с большей осторожностью относиться к крестьянству, к важнейшим для него вопросам домашнего хозяйства, семьи, веры»[293].