Книга Господин Чичиков - Ярослав Веров

Григорий Харлампиевич Кирияджи не слишком-то любил эти посиделки. Считая себя человеком образованным, трыньке предпочитал преферанс. Но в преферанс здесь никто не играл. На преферанс ходили к тому же Мотузко, но ходили, за исключением Паляницына, совсем другие люди. В тот круг начальник тюрьмы принят не был. Приходилось играть в трыньку – не ради удовольствия: слушать пьяный треп, пытаясь выудить из него новые городские расклады. Тем более сейчас, когда на голову свалилась нежданная неприятность в образе Чичикова.

Валентин Павлович Шкурченков тоже терпеть не мог эти посиделки, но уже по другой причине. Он все время проигрывал, причем много. И кому – Паляницыну, «этой чекистской морде». Как всякий уважающий себя коммерсант, Шкурченков ненавидел надзирающие и карательные органы. Но после визита Чичикова вдруг ощутил настоятельную потребность в общении именно с представителем закона, хоть и представителем косвенным. Да и Мотузко сюда тоже годился. Хотя его Шкурченков ни в грош не ставил, не то что всезнающего Лаврентия.

Да в общем-то и Мотузко, и Паляницын тоже не любили эти сборища. Но так уж было принято, что трынька – у Паляницына, преферанс – у Мотузко или генерала Трубостроева, а шахматы – это уж у заместителя мэра, господина Чеснокова, потому что господин Чесноков имел первый разряд по шахматам. И порою выходило дешевле и надежнее пару раз ему проиграть, чем применять иные способы для выправления нужной бумаги.

Сделали ставки, раздали. Кирияджи «упал» сразу: Харлампиевич умел бережно относиться к деньгам. Паляницын ставку удвоил, Шкурченков скривился, но удвоил. Мотузко с каменным лицом опять же удвоил. Паляницын поддержал. Валик засопел, занервничал, попытался заглянуть в карты Паляницына.

– Посмотримся? – спросил он Мотузко.

– Давай. – Тот взял карты Шкурченкова. – Падай, Валик, у меня больше.

– Вот непруха, блин, – застонал Валик. – Собаки вы, а не партнеры!

– У картишек нет братишек, – резонно заметил Мотузко.

– Любимая поговорка Хозяина, – добавил довольный Паляницын. – Ты как, удвоишь?

Мотузко подумал и положил четверную ставку:

– Вскрышка.

Паляницын ухмыльнулся и выложил карты. У него были туз, десять, король против двух десяток Мотузко. Шкурченков с завистью сказал:

– Вот везет некоторым.

– Надо было не дешевить в другом месте, – откликнулся Паляницын.

– Это где это? – злобно вскинулся Валик.

– Продешевил ты, Валик.

– В чем это я продешевил? Что ты меня за лоха держишь?

Валентин Павлович никогда не сомневался в своих деловых качествах, и не терпел таковых сомнений от других.

– Ты Чичикову мертвые души, считай, задаром отдал, по четыре какие-то бумажки. А он, может, тебе чемодан зелени готов был сгрузить.

У Шкурченкова расширились глаза, а Кирияджи внезапно поперхнулся своим вином.

– Та ну! Ты грузишь, Лаврентий! – выдохнул Валик.

– Когда это я кого грузил? Ты настоящую цену мертвой душе знаешь?

Валик задумался.

– Ну а раз не знаешь, какого хрена было продавать?

– Так я ж так и хотел. Мне что души, что металл – глубоко по барабану. Ты ж меня знаешь.

– Так в чем дело? – вошел в беседу Мотузко. – Чего тогда протупил?

– Так ведь это… невозможно… Короче, там тема про мою бабу-дуру пошла… Ну, типа, обещал купить. Так ведь кинул, урод. Я ж тебе говорил, Лаврентий, он кидала.

– Не горячись. Что значит – невозможно?

– Невозможно на потолке спать, одеяло спадает, – ввернул Мотузко.

Шкурченков засопел.

– Он не Чичиков, он, типа, этот… Лукьян. Это очень сильный колдун. Не в обиду, Лаврентий, ты б ему тоже что угодно продал.

– Не знаю как я, но сегодня Чичиков посетил нашего завхоза, Петра Петровича Свистка. Торговал, сами знаете что. Так вот, граждане подследственные, Петрович души ему не продал. Такая вот собака уделалась.

– Как не продал?! – крикнули в один голос Шкурченков и Кирияджи.

– Григорий Харлампиевич, никак Чичиков и тебя осчастливил? – живо повернулся к нему Паляницын.

– Ха! То-то я смотрю, наш Гриша горшком сидит, – обрадовался Мотузко. – Давай, колись, начальник, когда, сколько и почем? Здесь дело серьезное, ты не коммерсант какой, а государственный человек.

– Слушайте, – вдруг осенило Паляницына. – Так он ему зеков продал.

– Если зеков, то зря, – серьезно сказал Мотузко. – За зеков страна в ответе. Нужно было контролеров или «красначей». За этих какой спрос?

Кирияджи, склонный к сильным поступкам, внезапно хватил фужером об пол. И заорал:

– Дайте мне этого Чичикова! Я его своими руками застрелю! Своими руками…

– Эк тебя, Гриша, пробрало, – покачал головой Паляницын. – Ты кого ему продал? Ты давай лучше сейчас не ври. Может, поможем чем?

Кирияджи замолк и мутно уставился на Лаврентия. На миг ему подумалось, что Паляницын в самом деле может чем-то помочь. Он помотал головой, отгоняя эту опасную мысль. Этому только скажи. Завтра же начальство будет знать, что у него бесследно исчезли четверо заключенных, и не просто исчезли, а были проданы заезжему коммерсанту Чичикову. Начальство не станет вникать, сами зеки были проданы или только их души, и какие это были души – живые или мертвые.

Мотузко, похоже, понял и оценил непростую внутреннюю борьбу Кирияджи, поэтому поинтересовался:

– Ну хоть почем, можно узнать?

– Да нипочем! – Кирияджи решил отпираться до последнего.

– Ты на дурака-то не падай, – посуровел Паляницын. – А то сейчас я на дурака упаду, мало не покажется. Начал колоться, так колись.

– Давай уже, сдавай свою шайку, – в тон Паляницыну поддакнул Мотузко.

Но Харлампиевич решил стоять насмерть.

– Не было Чичикова. С таким не знаком.

То, что минутой раньше он собирался застрелить Чичикова своими руками, относилось, видимо, к благородному желанию отомстить за Шкуру, бессовестно обманутого заезжим отморозком.

– Все с тобой понятно, дорогая, – сказал Паляницын. – Следы, само собой, ликвидированы, подчиненные проинструктированы. Я тебя чисто по-человечески, как человек государственный, понимаю. Но все-таки собака ты, Гриша.

– Нет, Кирияджи не собака, – упрямо мотнул головой Кирияджи.

– Братишка, конечно, нет! – расплылся в улыбке Мотузко и попытался хлопнуть Гришу по плечу.

Но тот отстранился и пробормотал:

– И не братишка я…

Валик Шкура, который доселе сидел, переводя взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь уразуметь, о чем базар, вдруг выпалил:

– Ты что же, сука, круче, чем я, стоишь?!