Книга Романовы - Надин Брандес

Никаких вещей с облавы Авдеев не получал. Он, вероятно, ничего об этом не знал. Заш… Это он положил сюда свой пузырек с чернилами для заклинаний. Для Алексея.

У меня перехватило горло, я схватила флакон и выскользнула из кабинета буквально через две минуты после того, как вошла. И мне захотелось плакать. Потому что эта доброта – доброта Заша – взволновала меня.

Я никогда не смогу отблагодарить его должным образом. Он не знал, что я в курсе, что это была его бутылка чернил для заклинаний. Заш не понимал, что я осознавала, как он рисковал своей собственной шеей, протаскивая ее в кабинет Авдеева для меня. Почему? Зачем ему это делать?

Возможно, это был какой-то коварный план. Но наше общение, исполненное надежды на понимание, не позволяло поверить в подобное. Заш сказал, что единственное общее у нас, – готовность сделать все, чтобы помочь любимому человеку.

Он видел боль Алексея и горе, которое она причиняла всем нам.

И хотя мы оставались пленниками под его надзором, Заш чувствовал сострадание. Он показал мне это сегодня. И я обожала его за это.

9

Я начертила чернилами заклинание прямо на колене Алексея. Остальные члены нашей семьи заканчивали ужин в столовой. Это было единственное известное мне заклинание, поэтому я быстро справилась с ним. Алексей не спускал глаз с двери, стараясь держаться как можно тише.

Рисуя магическое слово на бледной коже брата, я напевала мелодию, которой научил меня Распутин, и сосредоточила все свои мысли на заклинании облегчения. Настоящие чары сочетали в себе правильное слово, должную концентрацию и верную мелодию. Какая-то часть меня хотела попробовать найти новое слово – то, что не только облегчит боль, но и решит проблему, – но я даже не знала, с чего начать.

Положив ладонь на символы, закрыла глаза и продолжала напевать. Это была короткая мелодия – Распутин всегда подчеркивал, что магия заклинаний – смесь чернил и мастерства. Что-то проснулось во мне, пока я напевала. Какое же удовольствие делать это! Учиться, помогать…

Если мне не быть княжной, хочу стать магом. И сейчас больше, чем когда-либо.

Чернила под моей рукой шевелились, как нетерпеливый червяк. Приведенные в действие. Готовые к использованию.

– Облегчение, – прошептала я.

Я подняла руку как раз вовремя, чтобы увидеть, как заклинание впиталось в кожу Алексея. Брат откинулся на подушку с довольной улыбкой на лице.

– О-о, это гораздо лучше, чем аппарат доктора Боткина.

– Сработало! – Я уставилась на окрашенную кожу, пораженная тем, что могу сотворить магию.

Да, я хотела учиться, хотела стать сильнее. Но оставшиеся чернила для заклинаний едва ли на пару сантиметров заполняли бутылку. Заш перелил – или использовал – некоторое количество, прежде чем поставить флакон в кабинет Авдеева. Это нисколько не убавило ценности его дара, но уменьшило количество экспериментов, которые я могла себе позволить. Нужно беречь чернила для Алексея.

Если нас скоро спасут, ему понадобится вся помощь, которую он сможет получить.

– Может быть, завтра я выйду в сад без стула.

Алексей заставил себя сесть.

– Только не выдавай меня, – проворчала я.

– Ты ожидаешь, что я буду притворяться, будто мне еще хуже, чем сейчас? Ох, сестренка, ты должна лучше, чем кто-либо, знать, что я этого не сделаю.

Я сунула бутылку в карман.

– Я должна была попытаться.

Алексей, нахмурившись, следил за моими движениями.

– Откуда у тебя чернила?

Я подняла брови в притворной обиде.

– Ты ждешь, что я раскрою свои секреты?

– У нас с тобой нет секретов.

– Верно. – Могу я поделиться с ним? Может, рассказать ему про Заша? – Я стащила их из кабинета Авдеева.

– Угу, – он знал, что я говорю ему не всю правду, – выкладывай, Швыбзик.

Я шумно выдохнула и выразительно округлила глаза.

– Плата. Заш достал их для меня. Когда мы уезжали из Тобольска, у него в ранце было несколько штук, но он не знает, что я в курсе. Он посоветовал мне обыскать кабинет Авдеева, там я и нашла пузырек с чернилами Заша. Думаю, он положил его туда для меня. Для тебя.

– Мне казалось, он ненавидит магов. И Распутина. И всех нас.

– У него есть кое-какие соображения насчет Распутина. Но… я все еще надеюсь понять их лучше.

Алексей повел бровями.

– Тебе нра-а-а-авится солдат Заш?

– Конечно нет! – фыркнула я.

– О. Что ж, прости мне предположение, что рисковать жизнью – это очень яркое проявление привязанности.

Мой пульс предательски участился.

– Все совсем не так.

Алексей сложил руки на груди, и его лицо приняло надменное царственное выражение.

– Пока ты не предложишь мне правдоподобную альтернативу, я буду придерживаться этой версии.

Я демонстративно скривилась и вышла из комнаты. Но, войдя к себе, тут же прекратила притворяться. Мария уже забралась в свою койку. Мы поцеловали друг друга в щеки, и я переоделась в ночную рубашку.

Нельзя впускать в душу надежду на любовь Заша. Даже я понимала, что стремление испытать это чувство возникло от напряженной жизни в изгнании. Это неправильно. Это небезопасно. Но опять же, что, если он когда-нибудь поможет нам спастись? Могу ли я позволить себе думать об эмоциях?

Я перевернулась на другой бок, спиной к Марии. Когда она не видит выражения моего лица, я могу погрузиться в более личные мысли. Перенаправила свои размышления прочь от опасных вод любви в прошлое, к овладению заклинаниями. Назад, к Распутину… и тому, что говорил Заш о нем и маме.

Мария шумно дышала на своей койке рядом со мной. Я позволила себе задать вопрос. Даже… усомниться. Я никогда не сомневалась в преданности мамы папе. Но она проводила много времени с Распутиным. Когда он навещал нас во дворце, нам с Марией часто не разрешалось находиться в одной комнате с ними, пока она и Распутин обсуждали болезнь Алексея.

Распутин никогда не рассказывал, как исцелял брата. Он только как-то говорил мне о самых основах мастерства заклинаний. Как создать заклинание облегчения. Как его применить. Но больше ничего – никаких инструкций к овладению колдовской наукой. Никаких указаний о том, как создавать другие заклинания или как изготавливать волшебные чернила.

Может, он просто подкармливал мое любопытство? Чтобы я была счастлива и доверяла ему?

Я видела мамины письма к нему, когда они печатались в газетах. Они были полны очарования… и любви. Люди говорили: «Скандал». Но мы, Романовы, все любили Распутина. Мы все писали подобные письма. Публика этого не понимала.