Книга Мы так говорим. Обидные слова и как их избежать - Мария Бобылёва

Проблема с феминитивами еще в том, что не существует универсального их конструктора. Не ко всем словам можно прикрепить суффикс «-ка» (например, «хирург»), добавлять слово «женщина» не всегда уместно, а существующие уже суффиксы «-иня», «-есса», «-ша», «-иха», «-ица» уже нагружены разными эмоциональными и историческими оттенками. «Поэтому пока кто во что горазд, но это не страшно – главное, чтобы использовали», – говорит Зара Арутюнян.

«Главным аргументом в пользу обязательности феминитивов в разговоре о женщинах был такой: женщин в языке не видно, а феминитивы повышают их видимость, заметность, – пишет Максим Кронгауз в статье на сайте агентства ТАСС. – Вроде бы справедливо и политкорректно. Но в конце лета в то же время, как мы узнаем новость об украинских феминитивах, приходит новость из Германии о том, что Берлинский кинофестиваль отменил гендерное разделение в номинации “Лучшая роль”, то есть вместо лучшего актера и лучшей актрисы будут выбирать лучшую роль. Интересно, что слова актер и актриса как раз строго разведены по полу, потому что для этой профессии пол (или гендер) является важным и определяющим. Таким образом Берлинский фестиваль понижает видимость женщин, а заодно и мужчин, и это новая тенденция, состоящая в замалчивании пола и гендера там, где это раньше было важно. Надо ли нам срочно придумывать нейтральное слово для этой профессии, например, актерище, или подождать, чем дело кончится, в надежде, что язык сам разберется?»

https://bit.ly/39uxUH8

«В идеале было бы вообще прийти к гендерно нейтральному языку (например, «юристо»), тогда всем было бы проще, – считает Татьяна Никонова. – Но это уровень дискурса, характерный для третьей волны феминизма, пока в России мы находимся где-то между первой и второй, поэтому начать нужно с феминитивов, просто чтобы женщины для начала стали видны – и в языке, и в обществе».

Есть еще один выход – это гендер-гэпы (от англ. gender gap – дословно «гендерный пробел»). Они пришли из немецкого и в идеальном виде выглядят как слово мужского рода – пробел – женский суффикс: student_in («студент_ка»). Такое слово как бы включает в себя сразу всех – и мужчин, и женщин, и небинарных людей. Казалось бы, хороший выход, и некоторые феминистские издания именно так и поступают. Но с гендер-гэпами есть как минимум две проблемы.

Во-первых, когда в тексте их много, они режут глаз и мешают читать. Но это полбеды – потому что во-вторых, очень часто у слов мужского и женского рода отличаются основы, и невозможно просто к мужской форме приклеить женский суффикс. «Участни_ца», «актри_са», «кажд_ая» – в таких словах мужская основа выглядит несколько одиозно: кто такие «участни», «актри» и «кажд»? А при склонении даже идеальные формы теряют нормальный вид: «студент_ок», «юрист_кой», «партнер_кой», «пев_ицам». По сути получаются слова женского рода, разорванные зачем-то пополам – при этом от мужского рода в них не остается ничего.

Как бы кто ни относился к феминитивам, но если женщина использует их, говоря о себе, корректно поступать так же. Действует это и в обратную сторону – если женщина называет себя «поэт», «журналист», «автор», навязывать ей феминитив не стоит. Не стоит также и удивляться, если вчера она называла себя «автор», а сегодня стала «авторкой». «Так вы политологиня или нет?» – спрашивает Екатерину Шульман в уже упомянутой программе ее соведущий Максим Курников. – «Пока нет, а там посмотрим, – отвечает Шульман. – Как сказал Черчилль, когда меняются обстоятельства, я меняю свое мнение, а вы что делаете?»

https://youtu.be/mGGwlWoBYMo

Заключение. Ответственность за слово

Новый мир настал – нравится нам это или нет. Причем настал он не только в пузыре ютуба и соцсетей московской либеральной интеллигенции, но и на Первом канале, проникнув туда, например, в виде ток-шоу Ксении Собчак, которая то разговаривает о проблеме домашнего насилия в России, то десятки раз произносит словосочетание «новая этика».

Правда, не нравится новый мир ни тем, ни другим: все в разной степени боятся феминистского парткома, левой цензуры, гибели творчества, исчезновения любви/секса/спонтанности/красоты/женственности/гладких подмышек/частной жизни/психического здоровья/юмора/свободы слова. А еще того, что все начнут наперебой «менять пол», называть себя в среднем роде и, главное, заставят всех остальных себя так называть.

Мне кажется, страхи перед новой этикой преувеличены и апокалиптический настрой излишен. Не стоит бояться исчезновения романтики – в здоровых отношениях она не питается насилием и от взаимного уважения никуда не денется. За творчество тоже бояться излишне – оно не строится на насилии и оскорблении другого, и если запретят резать живых свиней на экране, кинематограф от этого не умрет. Не надо бояться и за красоту языка – она навсегда с нами. Пушкин и Набоков об этом уже позаботились.

Никто никого не заставляет говорить на абсолютно новом, бездушном языке. Даже если принять во внимание весь набор корректной лексики, дело ограничивается несколькими десятками слов и выражений. К тому же, большинство тех слов, что есть в этой книге, вряд ли когда-то понадобятся полным комплектом одному человеку в обычной жизни.

В наш язык каждый день приходят новые слова и уходят старые в огромном количестве, а мы даже этого и не замечаем. Толерантная лексика – лишь крупица в этом потоке, и ее демоническая способность испортить язык и сковать по рукам и ногам говорящего сильно преувеличена. Зато ее важность для гуманизации общества, увы, недооценена.

Противники и новой этики, и корректной лексики говорят, что у людей не должно быть групповой вины и, как следствие, групповой ответственности. Хорошо, пусть ответственность у каждого будет индивидуальной. Правда, в таком случае уже нельзя будет сказать «ой, я не знал», «я не задумывался», «я ничего не имел в виду».

Каждое сказанное нами слово – наша, и ничья иная, ответственность, – и наша свобода. И каждый раз, открывая рот, чтобы что-то сказать, мы делаем выбор – кто мы, про что мы и в каком мире хотим жить.

Позвольте закончить цитатой из книги Джудит Батлер «Захватывающая речь: Политика перформативного» (перевод мой):

«У нас может возникнуть соблазн понять существование травмирующего языка как постановку этического вопроса: какой язык нам стоит использовать? Как язык, который мы используем, влияет на других? Если язык вражды взят у кого-то еще, значит ли это, что тот, кто его цитирует, не несет ответственности за его употребление? Можно ли сказать, что кто-то другой изобрел этот язык, который я всего лишь использую, и тем самым снять с себя ответственность? Я бы сказала, что цитирование системы понятий наоборот усиливает нашу ответственность за нее. Тот, кто использует язык вражды, в ответе за его повторение и укрепление, за восстановление контекстов ненависти и травмы. Ответственность говорящего состоит не в переизобретении языка из ничего, а скорее в осознании наследия, которым он пользуется и которое ограничивает и делает возможным его речь. Чтобы понять эту ответственность, человек, сам несущий в себе первородный языковой грех, должен оценивать говорящего по языку, который он или она использует. Этот парадокс подразумевает этическую дилемму, назревающую у истоков любой речи».[14]