Книга Последняя сказка братьев Гримм - Гайдн Миддлтон

Якоб пошел прочь через замок в библиотечный зал, шаги его громче, чем обычно, отдавались эхом, пока эхо наконец не превратилось в отдельный нечеткий звук, рождавший в нем противное ощущение. Пока шел, он всё проводил языком по зубам, избавляясь от маслянистого привкуса языка оккупации.

После первого изучающего поцелуя Августа была слишком ошеломлена, чтобы оттолкнуть Куммеля. Она даже не была уверена, что хочет его оттолкнуть, хотя ей, конечно, следовало поступить именно так.

Не зная точно, сколько длился поцелуй, она перестала плакать и теперь пыталась набрать воздуха, прижавшись к его плечу. Его правая рука была на ее шее, пальцы вытащили пару маленьких гребней у нее из волос, в то время как левая располагала возможностью изучающе перемещаться по ее плечу, талии, груди.

Он продолжал ласкать ее, а она ощущала прохладу его пальцев через ткань своего платья с высоким горлом: прохладу, сухость, даже ощущала очертания линий на кончиках его пальцев.

— Дурочка, — выдохнула она наконец. — Какая же я дурочка…

Но прежде чем она снова начала всхлипывать, он рванул ее выше и снова их губы, уже полуоткрытые, встретились, и поцелуй оказался еще более долгим и глубоким.

Его рука была на ее бедре, путаясь в складках платья и пытаясь пробраться под него. В первое мгновение она приветствовала это движение, так глубоко проникнув языком ему в рот, что зубы их с резким звуком соприкоснулись. В следующее мгновение она позволила ему снять себя с коленей и уложить на турецкий ковер. Но потом, прервав поцелуй, вскрикнула, чтобы заново определить границу между ними.

Она чувствовала силу его хватки, но эта хватка в момент ослабела. Как спортсменка, она перекатилась на колени и вскочила, встав лицом к балкону, голосам бранящихся детей, насыщенному запаху фрезий. Закрыв глаза, стиснула зубы и стояла неподвижно, словно для того, чтобы ощущение от его прикосновений могло улетучиться, как ее собственные комплексы несколькими минутами ранее.

Она слышала, как он поднялся на ноги, и ждала, что он подойдет. Но он тоже не двигался. Наконец он заговорил голосом, тон которого выдавал в нем совершенно другого человека, не такого, каким она его знала.

— Скажи мне, — сказал он, — о чем ты так хочешь спросить его?

Она улыбнулась, глаза ее по-прежнему были закрыты. Его. Невероятно, но Гримма не было в ее мыслях в течение нескольких минут. Человек, который не разговаривал. Человек, который наверняка никогда не плакал. Она медленно покачала головой, не в силах заговорить. Не хотела она и слушать ровный размеренный голос Куммеля. Если бы он подошел и взял ее за плечи, она бы упала в его объятия. Обними он ее за талию — и она бы к нему повернулась.

— Я мог бы помочь вам. Если вы расскажете мне, могу ли я помочь?

Граница между ними снова была столь явной, что она могла кричать через нее, не поворачиваясь, даже не пытаясь обращаться с ним на равных.

— Я сказала не подумав. Забудьте, прошу вас.

Она пригладила юбки ладонью одной руки и сжатым кулачком другой. И с болью осознала, что он ждал, когда она заговорит. Отпустить его? Она вытянула вперед левую руку, подавая смятый бумажный листок.

— Возьмите это, — приказала она, задаваясь вопросом, как выглядели его глаза, когда, повинуясь, он коснулся кончиками пальцев ее руки. — Это адрес. Завтра после церкви вам нужно будет проводить профессора в этот дом в старом городе. Он еще ничего об этом не знает, но дом легко найти. Много лет назад профессор жил там. Скажите ему, что я просила вас его сопровождать. Я буду ждать там. — Она слышала, как он развернул и вновь сложил листок. — Спасибо, Куммель.

— А до того? Вы хотите, чтобы я опять следовал за ним как тень?

— Следовал как тень, — неправильно, неискренне, но как раз то, о чем она забыла попросить. — Я была бы очень благодарна. После того что случилось в поезде, это необходимо.

Пауза.

— Желаю вам спокойной ночи, — пауза чуть короче, — фрейлейн.

— Спокойной ночи, Куммель. И спасибо.

Как только дверь закрылась, она бросилась на балкон, как снаряд из катапульты, и с разбега прижалась к белой балюстраде, доходившей ей до пояса. Тяжело дыша, смотрела вниз, прямо на маленький, весь изрезанный колеями, засыпанный пеплом и землей дворик, окруженный угольным сараем и другими пристройками. На земле валялись крашеные деревянные игрушки — клоун, гусар, маленький паровоз на боку, — но поссорившихся детей видно не было. Лишь слышался безутешный плач девочки.

Августа отступила назад и упала в холодное железное кресло. Краем глаза заметила прошелестевшую летучую мышь. Где-то в парке, в сладковатом дымном воздухе, раздавалось пронзительное пение птицы. Хотя губы ее пересохли, она не могла провести по ним языком. Откинула голову и тут, словно по ее велению, на лицо упали первые за день мелкие капли дождя.

Спустя полчаса, промокшая, она встала и вновь зашла в комнату, вновь слыша лишь собственные мысли, а не пульсацию крови в висках.

Глава четырнадцатая

Когда все закончилось, он вытянулся рядом с ней на каменном полу и смотрел на сияющее от солнца окно в нише.

Солнечный свет, казалось, насмехался над всеми его предыдущими ожиданиями. Он был уверен, что принцесса очнется от беспамятства, что его настойчивость найдет отклик, и она ответит вздохом на вздох и прикосновением на прикосновение. Но этого не случилось. Сейчас она лежала подле него такая же безразличная, как когда он впервые ее увидел, цвет ее лица не изменился, прелестные губы ни намека не подавали на то, что язык его недавно играл у нее во рту. Устыдившись, он поправил на ней ночную сорочку.

Когда ты придешь во дворец, будет ясно, что делать. Мысленно он возвращался, спускаясь по винтовой башенной лестнице, затем через комнаты, которые, казалось, пробудились с его приходом. В своем воображаемом путешествии он остановился в дверях парадной залы. Там, на комоде, лежали двенадцать золотых шкатулок. По крайней мере так он думал. Возможно, на это он и должен был посягнуть.

Он сел и подтянул колени к груди. Затем, перевернувшись, бросился на кучу льна, спрятав лицо. Когда поднялся, то увидел, что во льне остался отпечаток его лица, даже формы бороды.

Пол был потрескавшийся и неровный; он не мог оставить ее лежать здесь. Он вновь опустился, одной рукой взял ее под колени, другой — под плечи, поднял и положил на кровать. Она была такой легкой, что он с болью вспомнил, как позволил ей ощутить весь его вес. Кости ее под безупречной кожей, которая выглядела не более чем дорожками солнечного света на полу, казались совсем плоскими.

Он почтительно уложил ее на покрывало, и, взбив подушки, оставил в том же положении, в каком застал, — на боку, с чуть согнутыми коленями, одна рука вдоль туловища — лицом к каменной стене. Он поглядел, и в нем вновь проснулось желание. Боясь снова почувствовать себя в сетях, он оторвался от созерцания, даже не поцеловав ее напоследок.