Книга Обрученные - Элли Каунди

Кай слышит мои шаги и оборачивается.

— Кассия, — говорит он удивленно. — Ты пропустила свой поезд?

— Нет. — Я останавливаюсь в нескольких шагах, чтобы не отнимать у него жизненного пространства. — Я поеду на этом. Собираюсь навестить отца. Ты ведь знаешь, сегодня восхождение отменили.

Кай живет в нашем городке и конечно знает о вчерашнем визите чиновников в наш дом. Однако он ничего не говорит об этом, как и все. Это не их дело до тех пор, пока Общество не прикажет им вмешаться.

Я делаю еще один шаг к остановке, к Каю. Жду, что он отодвинется, сделает шаг вперед, ступит на лестницу к поезду. И он шагает, но делает шаг по направлению ко мне. Я вижу за его спиной заросший лесом Большой холм питомника и думаю, поднимемся ли мы когда-нибудь на этот холм. Из тяжелых серых туч, закрывших небо, громыхает гром, пока еще в нескольких милях от нас. Кай смотрит вверх.

— Дождь, — произносит он почти неслышно и снова смотрит на меня. — Ты едешь в его офис в Сити?

— Нет. Он сейчас работает в другом месте, на окраине городка Бруквэй.

—Ты успеешь съездить туда и не опоздать в школу?

— Думаю, что успею. Я уже ездила к нему раньше перед школой.

На фоне туч глаза Кая кажутся светлее, отражая серый сумрак вокруг, и меня осеняет тревожная мысль: а вдруг у его глаз вообще нет цвета? Они отражают то, что он носит, то, кем чиновники приказали ему стать. Он был в коричневом — они были карими; теперь он в синем — и они выглядят синими.

— О чем ты думаешь? — спрашивает он.

Я говорю ему правду:

— О цвете твоих глаз.

Мой ответ на секунду лишает его осторожности, но в следующий момент он улыбается. Я люблю его улыбку. Глядя на нее, я узнаю мальчика, каким он был в тот день, у бассейна. Были ли тогда его глаза синими? Не могу припомнить. Жаль, не присмотрелась.

— А о чем думаешь ты? — спрашиваю я. Он, конечно, как всегда, опустит жалюзи и даст обычный, ничего не значащий ответ, вроде: я думал о том, что мне сегодня нужно сделать на работе. Или: как провести часы отдыха в субботу.

Но он этого не делает.

— О доме, — говорит он просто, все еще глядя на меня.

Мы оба пристально и без смущения смотрим друг другу в глаза, и вдруг я чувствую, что Кай знает. Я не уверена в том, что он знает — меня или что-то обо мне.

Больше Кай не говорит ничего. Только смотрит на меня своими изменчивыми глазами, о которых я думала, что они цвета земли, а они оказались цвета неба. И я тоже смотрю на него. Мне кажется, что в последние два дня мы больше смотрим друг на друга, чем за все долгие годы нашего знакомства.

Нарушая тишину, женский голос объявляет:

— Аэропоезд приближается.

Быстро и молча мы вместе взбегаем по металлическим ступенькам на платформу, соревнуясь в скорости с далекими облаками. На этот раз мы выигрываем и наблюдаем, как поезд скользит к остановке и тормозит перед нами. Мы вместе вскакиваем в него и присоединяемся к группе рабочих в синей форме и нескольким чиновникам.

Двух мест рядом не находится. Я нахожу место первая, Кай садится напротив. Он наклоняется вперед и кладет локти на колени. Какой-то другой рабочий здоровается с ним, и Кай отвечает на приветствие. Поезд переполнен; люди проходят между нами. Иногда я вижу его, в просветах. Меня поражает мысль, что отчасти причиной моей сегодняшней поездки к отцу является не только необходимость уничтожить листок со стихами, но и желание ехать в одном вагоне с Каем.

Сначала поезд подъехал к его остановке. Он спрыгнул с подножки и ушел, не оглянувшись.

С высокой платформы видна глыба старой библиотеки, покрытая сетью труб мусоросжигателей. Как ноги огромного паука, они опутывают кирпичные стены и углы здания и уходят под его фундамент. Опоры здания библиотеки вывернуты наружу.

Я спускаюсь со ступеней платформы и иду к библиотеке. Я здесь не на своем месте. Это не запрещено, но лучше, чтобы меня здесь никто не видел. Подхожу ближе, чтобы заглянуть в яму. Рабочие, большинство которых одеты в синюю униформу, запихивают кипы бумаг в трубы мусоросжигателей. Отец говорил нам, что иногда, когда они думали, что все бумаги уже уничтожены, они находили стальные коробки с книгами, спрятанные когда-то под фундаментом здания. Будто кто-то хотел сохранить их для будущих поколений. Отец и другие специалисты по реставрации, не найдя в этих книгах никаких специальных сведений, постановили уничтожить их.

Я вижу одну фигуру в белом. Чиновник. Мой отец. Все в этой яме в защитных касках, поэтому мне не видно его лица, но видно, что уверенность вернулась в его походку. Он двигается стремительно, раздавая указания рабочим, и уточняя, какую трубу использовать.

Иногда я забываю, что отец — официальное лицо. Мне редко приходится видеть его на службе, в униформе, которую он носит только на работе. Вид отца в униформе, с одной стороны, радует меня: они не лишили его полномочий после событий вчерашнего дня, по крайней мере пока; с другой стороны, немного нервирует — странно видеть близких людей в разных обличьях.

Другая мысль проносится в моем мозгу: перед тем как дедушке минуло семьдесят и он был вынужден уйти в отставку, он ведь тоже был чиновником. «Но с папой и дедушкой это по-другому», — говорю я себе. Ни один из них не был чиновником высшего уровня; они не служили ни в Департаменте подбора пар, ни в Департаменте безопасности. Чиновники этих департаментов выполняют наиболее важные функции, как, например, обеспечение выполнения правил. Мы — это те, кто думает, а не те, кто проводит решения в жизнь; мы изучаем, а не действуем.

Большую часть времени. Моя прабабушка, сама чиновник, все же украла это стихотворение.

Отец бросает быстрый взгляд на небо и видит, что надвигается гроза. Скорость важна, но действовать надо методично.

— Мы не можем сейчас сжигать все без разбора, — как-то рассказывал он мне. Трубы устроены так же, как мусоросжигатели в домах. Они регистрируют количество и тип сжигаемого материала.

Мне видно, что осталось всего несколько стопок книг, и рабочие двигаются от одной к другой, следуя приказам отца. Сжигать разрозненные страницы быстрее, чем целые книги, поэтому они разрезают книги на части вдоль корешков переплетов, подготавливая их тем самым к сжиганию в трубах.

Отец снова смотрит на небо и жестом приказывает рабочим ускорить дело. Мне надо возвращаться в школу, но я продолжаю наблюдать.

Я здесь не одна. Взглянув наверх, выше пропасти, заполненной трубами и книгами, я вижу еще одну фигуру в белом. Чиновник. Он тоже наблюдает. Проверяет действия моего отца.

Рабочие перетаскивают трубу для сжигания ко вновь подготовленной кипе. Обложки книг сорваны. Страницы, тонкие и беззащитные, падают на землю. Рабочие запихивают их в мусоросжигатель, наступают на них. Корешки трещат под их ботинками, как сухие листья. Это напоминает мне осень, когда из Сити доставляют мусоросжигательное оборудование и мы запихиваем опавшие кленовые листья в трубы. Моя мама всегда жалеет об этом, зная, что перегнившие листья можно использовать как удобрение. Так и отец жалеет, что уничтожают бумагу, которую можно перерабатывать, а не сжигать целые библиотеки. Но чиновники высшего уровня говорят, что некоторые вещи спасать не стоит. Иногда, по их мнению, быстрее и эффективнее их уничтожить.