Книга Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Не следует недооценивать и степени ненависти, которую ощущали к Германии ее соседи и бывшие враги. Если верно, что немцам после 1945 г. пришлось хотя бы отчасти подавить ощущение себя невинными жертвами, то не менее верно и то, что бывшие противники Германии сочли разумным забыть ту ярость, которая явно служила одним из побудительных мотивов политики, проводившейся союзниками сразу же после войны. В 1945 г. американские солдаты видели на германо-нидерландской границе таблички: «Здесь кончается цивилизованный мир»[2089]. Согласно одному из наиболее живучих мифов послевоенной истории, союзники, выучившие уроки Первой мировой войны, не стали взимать с Германии репараций. На самом же деле обе части Германии после 1945 г. заплатили значительно более высокие репарации, чем те, которые пришлось платить Веймарской республике. Неудивительно, что компенсации наиболее решительно добивался Советский Союз. Из будущей Германской Демократической Республики было вывезено не менее 30 % ее средств промышленного производства, а расходы на оккупацию и репарации, которые она выплачивала Советскому Союзу, еще в 1953 г. составляли почти 13 % ее национального дохода[2090]. В свою очередь, с Федеративной Республикой обошлись более снисходительно. Но и она в 19531992 гг. заплатила общую сумму, превышающую 90 млрд дойчмарок. Кроме того, страну лишали не только физического капитала. В советской зоне для допроса и скорого суда задерживали десятки тысяч лиц, подозревавшихся в членстве в Нацистской партии. Тысячи человек были казнены. Западные державы, что неудивительно, избрали более правовой подход. Примерно 200 тыс. человек, заподозренных в нацизме, включая многих вождей большого бизнеса, было арестовано и интернировано в лагерях. Из 5153 лиц, обвиненных в серьезных военных преступлениях, военными трибуналами было приговорено к смерти 668 человек. Кроме того, в первой вспышке энтузиазма западные союзники уволили в своих зонах почти половину госслужащих и потребовали от миллионов человек пройти процедуру денацификации. Хотя в итоге она превратилась в циничный фарс, поначалу население Германии относилось к ней как к опасному вторжению в структуру социальной жизни. В сочетании с широко освещавшимися процессами в Нюрнберге денацификация воспринималась как еще один признак неравноправного статуса Германии.

Таким образом, первые послевоенные годы в значительной мере подтвердили апокалиптические прогнозы Гитлера. Германия перестала существовать как политическое образование, как военная сила и как экономическая единица. Однако по ужасающей иронии судьбы впоследствии взяла верх не логика Гитлера, а логика Штреземана. В 1919 г., имея в виду большевистскую угрозу на востоке, Штреземан предсказывал, что вскоре придет время, когда Германия снова станет нужна. После Второй мировой войны, когда Красная армия стояла в Вене и Берлине, прошло не больше двух лет, прежде чем та же точка зрения возобладала в Вашингтоне и Лондоне. С тем, чтобы предотвратить коллапс и резкий рост популярности Коммунистической партии, уже зимой 1946–1947 г. началась реконструкция Германии. В 1920-е гг. Штреземан рассчитывал на то, что немецкая экономика составляет неотъемлемую часть европейской и потому не в интересах держав-победительниц держать Германию в полуразрушенном состоянии. В 1947 г. госсекретарь США генерал Джордж Маршалл поставил свое знаменитое предложение помощи Европе в зависимость от того, будет ли допущена к этой программе Германия. Поначалу Франции было трудно смириться с этим. Французская национальная программа экономического возрождения, выполнявшаяся после 1945 г., основывалась на предпосылке, что именно Франция, а не Германия будет контролировать ресурсы Рура. Но через три года после заявления Маршалла именно французы, как и в 1929 г., выдвинули предложение о европейской интеграции, фундаментом которой на этот раз должны были стать Европейское объединение угля и стали и Европейское оборонительное сообщество. В завершение горькой иронии Конрад Аденауэр, в качестве канцлера Федеративной Республики в 1949–1963 гг. обеспечивший Западной Германии ключевое место и в Европейском сообществе, и в НАТО, был на два года старше Густава Штреземана, скончавшегося в 1929 г. в 51-летнем возрасте[2091].

Работающая парламентская система, союз с Америкой и более тесная европейская экономическая интеграция – ко всем этим целям, несомненно, стремился и Штреземан. Но в 1920-е гг. веймарская политика все еще вдохновлялась и в конечном счете была дестабилизирована идеей о том, что Германия однажды вернет себе статус великой державы в классическом смысле XVIII и XIX вв. Сомнительность этого понятия стала очевидна уже после Первой мировой войны, продемонстрировавшей бесполезность войны как инструмента великодержавной политики. Однако «свобода действий» в международных отношениях в глазах Штреземана, как и большинства других европейцев, по-прежнему явно представляла собой неотъемлемый аспект полного суверенитета. После ужасов нацизма и Второй мировой войны демократизация, альянс западных держав и более тесная европейская интеграция снова вышли на передний план. Апокалиптическое искушение милитаризма в основном было изгнано из Европы. Его угасающие огни лишь изредка вспыхивали вновь во время арьергардных имперских боев. Однако вместе с ним ушли и какие-либо претензии на «свободу», которая прежде сопутствовала великодержавному статусу. Еще осенью 1943 г., после Курской битвы, США поняли, что в обозримом будущем доминирующей силой в Европе станет не Великобритания, и тем более не Франция, а Советский Союз. Сперва администрация Рузвельта надеялась приспособиться к этой новой реальности в сотрудничестве с Советами. Предполагалось, что обе сверхдержавы будут совместно править Европой и миром, и в этих обстоятельствах имелась возможность «обойтись без Германии». Но к 1947 г. этот вариант явно был снят с повестки дня. В качестве независимых государств были восстановлены сперва Западная, а затем и Восточная Германия. Их последующее экономическое возрождение наряду с возрождением остальной Европы стало одним из подлинных чудес XX в. Кроме того, Западная Германия достигла выдающихся результатов и в построении демократического государства. По сути, едва ли не полное избавление Западной Германии от конфликтов, преследовавших Веймарскую республику, даже породило кое у кого искушение утверждать, что без очистительного огня национал-социализма Германия не избавилась бы от своих демонов. Однако при этом игнорируется тот факт, что немецкая демократия после 1945 г. была совершенно не такой, какой кто-либо мог ее представлять себе в 1920-е гг. Она существовала в рамках странной и урезанной формы государства, причем то же самое можно было сказать в отношении большинства, если не всех, бывших европейских «великих держав».

Прямо по территории Германии проходила линия фронта новой, холодной войны. По обеим сторонам от этой линии были сконцентрированы колоссальные оккупационные войска, войска неевропейские – американские с одной стороны и советские с другой. Над всеми висела угроза ядерного уничтожения. И несмотря на то что Западная Германия, несомненно, являлась работающей демократией, пределы допустимого в политических дискуссиях были несравненно уже, чем в 1920-е гг. Казалось, что самые взрывоопасные вопросы веймарской политики – вопрос территориальной целостности и вопрос военного паритета— навсегда удалены из политической повестки дня. Умы всех граждан Западно-Германской республики, как и остальной Европы, занимало экономическое чудо. Четверть века беспрецедентного экономического роста отодвинули «политику» в классическом смысле на обочину. Даже выдающийся проект европейской интеграции выродился в бесконечный процесс торга по поводу квот на производство молока и национальных льгот. Катастрофа, постигшая Третий рейх, не привела к исчезновению Германии, но подвела черту под классической эпохой европейской политики. Шестьдесят лет спустя вопрос о том, может ли у европейской политики быть иное содержание, помимо утомительных перебранок недовольных бюрократов, остается открытым.