Книга Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

После этого Роджер Карбери вернулся к себе, и у него возникла мысль: Гетта должна провести осень и по возможности зиму в Суффолке, дабы привыкнуть к нему в его новой роли. С этой целью он уговорил миссис Йелд, жену епископа, пригласить ее во дворец. Гетта приняла приглашение и уехала из Лондона еще до того, как ее мать заключила помолвку с мистером Броном.

Роджер Карбери заставил себя признать Пола и Гетту женихом и невестой не без тяжелой внутренней борьбы. У него было два очень сильных убеждения: что он сам будет Гетте лучшим мужем, чем Пол Монтегю, и что Пол поступил с ним в высшей степени дурно. Настолько дурно, что простить его – глупо и немужественно.

Ибо Роджер, хоть и был религиозен, хоть и старался жить по-христиански, не считал, что обиды надо прощать, если виновный не раскаялся. Что до требования отдать верхнюю одежду тому, кто украл у тебя рубашку, он говорил себе, что, если следовать этому правилу, честные труженики будут ходить голыми, а ленивые и порочные – одетыми. Если бы кто-нибудь украл у него рубашку, Роджер точно поскорее отправил бы вора в тюрьму и сжалился бы над ним не раньше, чем тот хотя бы изобразил сожаление. Пол Монтегю украл у него рубашку, а уступить в любви значило отдать Полу и верхнюю одежду. Нет! Он должен в каком-то смысле засадить Пола в тюрьму. Пусть присяжные вынесут обвинительный вердикт, чтобы приговор был по крайней мере объявлен. А без этого как может он сдаться?

И Пол Монтегю показал себя очень слабым в отношении женщин. Возможно – и почти наверняка, – приезд миссис Хартл в Англию стал для него неприятностью. Тем не менее он поехал с ней в Лоустофт как ее возлюбленный, и Роджер считал, что такой человек недостоин стать мужем Гетты. Сам он пообещал себе не разносить сплетни и промолчал, даже когда от него требовали прямого ответа. Тем не менее он был убежден, что Гетта должна узнать правду и отвергнуть Пола из-за его неверности.

Однако мало-помалу в нем росло третье убеждение, такое же сильное, – что Гетта любит Пола и не любит его, Роджера, и что его долг – доказать свою любовь и сделать все для ее счастья. Прохаживаясь вдоль рва, сцепив руки за спиной и время от времени усаживаясь на парапет – проходя милю за милей и напряженно думая, – он заставил себя почувствовать, что в этом и только в этом состоит его долг. А чего иначе стоит его любовь? Чего стоит чувство, которое так часто якобы испытывают мужчины, если оно не ведет к самопожертвованию? Мужчина готов ради женщины на любую опасность, на любой труд, готов даже умереть за нее! Но если единственная цель – добиться ее, то есть ли в этом настоящая любовь, которую вернее всего доказывает готовность поступиться собой ради предмета любви? Мало-помалу Роджер убедил себя, что так он должен поступить. Молодой человек, хоть и дурно поступил с другом, не безнадежно плох. В хороших руках он еще может стать хорошим. Честность не позволяла Роджеру ободрять себя новыми надеждами из-за того, что Монтегю недостоин Гетты. Кто дал ему право судить, что лучше для самой девушки? И так, пройдя много миль, он поборол собственное сердце – хоть и должен был для этого его растоптать – и сказал себе, что отныне у него одна цель – счастье миссис Пол Монтегю. Мы видели, как в свой последний приезд в Лондон он твердо держался принятого решения, не выказывал, по крайней мере внешне, гнева на Пола Монтегю и был бесконечно нежен с Геттой.

Думаю, когда Роджер поборол свое сердце и принял мысль, что Гетта станет женою его соперника, ему стало куда легче, чем было все последние месяцы. Такого счастья, какое он некогда воображал, у него не будет. Роджер точно знал, что уже не женится, и даже собрался записать имение на старшего сына Гетты при условии, что тот возьмет его фамилию. У него не будет собственного сына, но, если он убедит молодых проводить в Карбери хотя бы часть года и тем вдохнуть в старую усадьбу какую-то жизнь, возможно, у него пробудятся силы для заботы об имении. Однако для начала он должен научиться смотреть на себя как на старика, который упустил время завести семью и должен посвятить себя обустройству счастливого дома для других.

Придя к такому решению, он поведал значительную часть своей истории другу-епископу, после чего миссис Йелд пригласила Гетту во дворец. Роджер многое еще должен был сказать кузине до ее свадьбы и чувствовал, что правильнее говорить об этом не в городе, а в деревне. Ему хотелось, чтобы она научилась смотреть на Суффолк как на свой будущий дом. За день до ее приезда он снова побывал во дворце – якобы с целью попросить разрешения увидеться с кузиной в ближайшие дни, а на самом деле – чтобы поговорить о Гетте с единственным другом, у которого мог найти сочувствие.

– О том, чтобы переписать имение на нее или ее детей, не может быть и речи, – сказал епископ. – Ваш адвокат такого не позволит. Что будет, если вы все же решите жениться?

– Я никогда не женюсь.

– Скорее всего, да, но исключить такое нельзя. Как человеку в ваши годы твердо заявлять, женится он или не женится? В завещании вы вправе распорядиться своей собственностью, как вам угодно. А завещание всегда можно отозвать.

– Думаю, вы не понимаете моих чувств, – ответил Роджер, – и я прекрасно знаю, что не сумею их объяснить. Но я хочу действовать в точности так, как если бы она была моей дочерью и ее сын, если у нее будет сын, стал бы моим естественным наследником.

– Будь она вашей дочерью, ее сын не стал бы вашим естественным наследником, пока есть хоть малейший шанс, что у вас родится собственный сын. Человеку не следует выпускать из рук власть, которая принадлежит ему по праву. Если она ваша по праву, лучше ей оставаться у вас. Я очень высокого мнения о вашей кузине и не имею оснований сомневаться в джентльмене, за которого она выходит замуж. И все же, просто в силу человеческой натуры, тот факт, что имением по-прежнему распоряжаетесь вы, отчасти побудит их в большей мере следовать вашим пожеланиям.

– Я совершенно так не думаю, милорд, – гневно возразил Роджер.

– Это потому, что вы с вашим нынешним пылом забываете обычные правила жизни. Наверное, не у многих отцов дочери