Книга Лэшер - Энн Райс

Я же словно прирос к месту, скованный ужасом и стыдом. Этотстарик знал, что я не человек. С этого дня мысль о том, что я обманщик, тайнакоторого рано или поздно неизбежно будет раскрыта, стала беспощадно терзать моюдушу.

Этого старого крестьянина я увидел еще раз, теперь уже вгороде. Он тоже увидел меня. Я мог бы поклясться, что рядом с ним были другиелюди и все они шептали проклятия. Но, возможно, воспаленное мое воображениеопять сыграло со мной злую шутку. Я решил не придавать этому значения. Нооднажды утром, выйдя из своей кельи, обнаружил за дверями большой кувшине молоком.Находка эта заставила меня содрогнуться. На несколько мгновений я полностьюутратил представление о том, кто я такой, где нахожусь и что со мнойпроисходит. Я знал лишь одно: мне принесли подношение, которое прежде я получалуже множество раз. Перед внутренним моим взором возникло видение: горнаядолина, маленькие существа, каменный круг, в центре которого возвышаетсявеликан, множество кувшинов с молоком… В голове у меня все смешалось. Впервыеза много-много лет я вновь увидел магические круги — каменные и образованныечеловеческими фигурами. То были бесчисленные круги, каждый из которых включал всебя предыдущий, — и они расширялись до бесконечности.

Я взял кувшин в руки и осушил его с обычной жадностью.Подняв голову, я заметил в монастырском дворе, в тени здания, где располагалиськельи, каких-то незнакомых людей, которые, поймав мой взгляд, немедленноскрылись.

Наверняка кто-нибудь из монахов видел их, подумал я. Я незнал, как отнестись к этому случаю, и не смел никому рассказать о нем. А потомурешил попросту о нем забыть. Молясь святому Франциску, я сказал, что всецелодоверяю себя его покровительству и хочу лишь одного: служить Господу.

Вечером того же дня я снова заметил голландца, идущего замной по пятам. А на следующее утро пешком отправился в Ассизи, дабы припасть кгробнице святого Франциска, повторить принесенные ему обеты и очистить своюдушу.

Проходили дни, месяцы и годы. Все больше недужных приходилико мне в надежде на исцеление. Я возлагал на страждущих руки, и порой этоприносило изумительные результаты. Несомненно и то, что в окрестных селах молваобо мне шла не только как о целителе. Кувшины с молоком я находил теперьпостоянно, причем в самых неожиданных местах. Порой я шел по улице в полномодиночестве и, завернув за угол, внезапно обнаруживал кувшин на булыжноймостовой.

Было еще одно обстоятельство, служившее для меня источникомпостоянных душевных терзаний. Я подозревал, что никогда не был крещен. Вряд лииспуганная повивальная бабка и придворные дамы позаботились о том, чтобыокрестить меня. На это трудно было рассчитывать. Как ни напрягал я свою память,в ней не всплывало ни единой подробности, указывающей на то, что я былподвергнут святому обряду.

«Но нехристя невозможно посвятить в духовный сан, — сужасом думал я. — Значит, когда я служу мессу и превращаю вино и хлеб вТело и Кровь Христову, чуда не происходит и я лишь разыгрываю перед доверчивойпаствой нелепый фарс. Судя по всему, — сокрушался я, — все мои деянияне могут принести добрых плодов, ибо достигнутое мною положение зиждется наобмане».

Вы сами понимаете, что подобные размышления привели к тому,что я погрузился в состояние глубочайшей печали. Грусть моя была тембезысходнее, что я ни с кем не мог поделиться ее причинами. А потом вдруг яуверился, что кошмар, связанный с моим рождением в лондонском королевскомдворце, не более чем плод моей бурной фантазии. Ничего подобного не моглопроизойти в действительности, решил я. Да и Доннелейт, скорее всего, мнепривиделся. По крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы монахи нашего орденаупоминали о тамошнем соборе. Впрочем, конечно, в течение многих лет корольГенрих Восьмой подвергал католиков жестоким преследованиям и гонениям. Лишьнедавно добрая королева Мария, взойдя на престол, восстановила в правахистинную веру. Если же все это не вымысел, а правда, значит, мне, по моимсобственным расчетам, несколько более двадцати лет. Возможно, внушал я себе, уменя, как у всех прочих людей, было детство, которое просто-напростоизгладилось из моей памяти, не оставив даже туманных воспоминаний. Однакоподобное предположение мало походило на правду. Чем больше я размышлял о своемпоявлении на свет, тем плотнее становился туман тайны, окутывавший это событие.Душа моя, охваченная смятением и тоской, окончательно лишилась покоя.

Наконец я решил, что мне необходимо познать женщину.Необходимо проверить, являюсь ли я нормальным мужчиной хотя бы в этомотношении. Жажда близости с женщиной становилась все более настоятельной. Жаждаэта давно изводила меня, но раньше, памятуя о наложенном на меня запрете, явсеми силами заглушал ее. Теперь я нашел оправдание, позволяющее переступитьзапрет. Мне нужно проверить себя.

Я воображал, что лишь в женских объятиях я пойму, достаточноли жива моя плоть, чтобы иметь бессмертную душу. Подобное противоречиепредставлялось мне самому абсурдным, и в то же время я чувствовал — оноисполнено смысла и правды. Я хотел быть человеком, а для того, чтобы убедиться,являюсь ли я таковым, следовало совершить грех, изначально присущий человеческойпороде.

Вновь оказавшись во Флоренции, я направился прямо в один изхорошо известных мне домов терпимости. Я не раз бывал там прежде, приносясвятые дары умирающим шлюхам и напутствуя их в мир иной. Однажды мне дажепришлось совершить последнее помазание одному бедолаге-купцу, которому выпалаучасть умереть в объятиях проститутки. Разумеется, я появлялся в борделе воблачении, приличествующем моему сану, и никто не считал странным, что святойотец посетил это прибежище разврата.

Итак, охваченный решимостью и желанием, я переступилзнакомый порог. Женщины с криками: «Добрый отец Эшлер!» — немедленно окружилименя. Они всегда обращались со мной так, словно им и в голову не приходило, чтосвященник тоже мужчина. Сейчас я пришел сюда, дабы познать одну из этих женщин,но впервые все они, их наряды, манеры и речи вызвали во мне неодолимый приступотвращения. Не сказав ни слова, я повернулся, выскочил на площадь, чуть нибегом спустился по улице к реке Арно и взошел на мост. На мосту во множестветеснились лавки, прохожие сновали туда-сюда. Оглядевшись по сторонам, язаметил, что какой-то человек следит за мной. Судя по костюму, то был один изхорошо знакомых мне голландцев. Я направился прямо к нему, но соглядатай, посвоему обыкновению, скрылся в толпе, и я потерял его из виду. Он исчез, неуспел я и глазом моргнуть. Словно растворился в воздухе.

Страшная усталость овладела мною. Тем не менее я раскинулруки и принялся петь. Я стоял на самой середине моста, охваченный страхом ипечалью, пытаясь обрести утешение в любви к Христу, которая всегда служила мнесамой большой поддержкой и опорой. Пение мое никого не удивило. В оживленныедневные часы на улицах Флоренции можно увидеть и услышать всякое. Безумныйфранцисканский монах, громко распевающий гимны, отнюдь не казался диковиной.