Книга Век Людовика XIV - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его первой задачей было «установить меры и границы между верой и разумом», что он и попытался сделать в 18-й главе IV книги «Эссе». «Я нахожу, что все секты, насколько им помогает разум, с радостью пользуются им; а когда он их подводит, они кричат: «Это дело веры, и выше разума»». 151 «Все, что открыл Бог, безусловно, истинно». 152 но только рассуждение на основе имеющихся доказательств может сказать нам, является ли Писание Словом Божьим, и «ни одно утверждение не может быть принято за Божественное откровение, если оно противоречит нашему ясному интуитивному знанию». 153 Когда вопрос может быть решен путем такого непосредственного наблюдения, наше знание выше любого предполагаемого откровения, ибо оно яснее всякой уверенности в том, что данное откровение действительно божественное. Однако «есть много вещей, о которых мы имеем весьма несовершенные представления или не имеем их вовсе; и есть вещи, о существовании которых в прошлом, настоящем или будущем при естественном использовании наших способностей мы вообще не можем иметь никакого представления; эти вещи, будучи… выше разума, являются, когда они открываются, предметом веры». 154 Локк заключает: «Ничто из того, что противоречит и не согласуется с ясными и самоочевидными велениями разума, не имеет права утверждаться в качестве предмета веры, к которой разум не имеет никакого отношения». 155 «Один из безошибочных признаков» любви к истине — «не принимать ни одно предложение с большей уверенностью, чем того требуют доказательства, на которых оно построено». 156 «Разум должен быть нашим последним судьей и проводником во всем». 157
Так, в 1695 году Локк опубликовал книгу «Разумность христианства, изложенного в Писании» (The Reasonableness of Christianity as Delivered in the Scriptures). Он заново прочитал Новый Завет, как читают новую книгу, отбросив (как ему казалось) все догмы и комментарии. Он был потрясен любящим благородством Христа и красотой почти всего Его учения как лучшей и светлой надежды человечества. Если что-то и могло быть божественным откровением, то это повествование и доктрина казались божественными. Локк предложил принять его как божественное, но при этом доказать, что оно во всех своих основах находится в глубочайшем согласии с разумом.
Но эти основы, как ему казалось, были гораздо скромнее и проще, чем сложное богословие Тридцати девяти статей, Вестминстерского исповедания или Афанасьевского символа веры. Он цитировал отрывок за отрывком из Нового Завета, требуя от христианина только веры в Бога и в Христа как его божественного посланника или Мессию. Вот, говорил Локк, простая и понятная религия, пригодная для любого человека и не зависящая от всякой учености и теологии. Что касается существования Бога, то он считал, что «произведения природы во всех их частях достаточно свидетельствуют о существовании Божества»; 158 Из своего собственного существования он выводил Первую причину; а поскольку он находил восприятие и знание в самом себе, то заключал, что эти атрибуты должны принадлежать и Богу; Бог есть «вечный Разум». 159 Когда критики Локка жаловались, что он упустил такие жизненно важные доктрины, как бессмертие души и вечные наказания и награды, он отвечал, что, приняв Христа, он принял учение Христа, в которое эти доктрины были включены. Таким образом, Локк вышел через ту же дверь, через которую вошел.
Однако он настаивал на том, что все формы христианства, кроме католицизма, должны пользоваться в Англии полной свободой. Он написал эссе о веротерпимости еще в 1666 году. Когда он переехал в Голландию (1683), то обнаружил там гораздо большую свободу вероисповедания, чем в Англии; и, находясь там, он наверняка обратил внимание на мощную защиту веротерпимости Байлем (1686). Под впечатлением от преследований и переселения гугенотов (1685) он написал письмо своему другу Лимборху, который настоял на его публикации; оно было напечатано на латыни в 1689 году под названием Epistola de Tolerantia и появилось в английском переводе еще до конца года. Оксфордский дон осудил ее; Локк, теперь уже в Англии, защищал ее во втором и третьем «Письме о веротерпимости» (1690, 1692). Закон о веротерпимости 1689 года далеко не соответствовал его предложениям; он исключал католиков, унитариев, иудеев и язычников и не допускал диссентеров к государственным делам. Локк также сделал исключения: он не хотел терпеть атеистов, поскольку считал, что их словам нельзя доверять, так как они не боятся Бога; или любую религию, которая причиняет физический вред, например, человеческие жертвоприношения; или любую религию, требующую верности иностранной державе; он привел магометанство в качестве примера, но под ним подразумевался и католицизм. 160 Он прямо призвал к веротерпимости пресвитериан, индепендентов, анабаптистов, арминиан и квакеров. Он не осмелился включить в их число унитариев, хотя первый Шафтсбери, умерший в Амстердаме (1683), перенял арианство и социнианство (унитарианство) от своего секретаря Локка. 161
Закон, говорил Локк, должен заботиться только о сохранении общественного порядка; он имеет право подавлять разрушительные для государства высказывания, но не имеет юрисдикции над душами людей. Ни одна церковь не должна иметь права принуждать к приверженности. Как нелепо наказывать людей в Дании за то, что они не лютеране, в Женеве — за то, что они не кальвинисты, в Вене — за то, что они не католики! В конце концов, какой человек или группа людей может обладать всей полнотой истины о жизни и судьбе человека? Локк заметил, что большинство религий требовали веротерпимости, когда были слабы, но отказывались от нее, когда были сильны. Гонения, по его мнению, происходят от жажды власти и от зависти, маскирующейся под религиозное рвение. Гонения порождают лицемеров, а веротерпимость способствует распространению знаний и истины. А как христианин может преследовать, будучи приверженцем милосердия?
Локк продолжал выступать за веротерпимость до конца своей жизни. Он уже писал четвертое письмо на эту тему, когда его время истекло. Смерть настигла его в 1704 году, когда он сидел и тихо слушал, как леди Мэшем читает псалмы.
Еще до своей смерти он достиг в философии репутации, превзойденной только Ньютоном в науке; люди уже говорили о нем как о «философе». Хотя он закончил жизнь в