Книга Жизнь и судьба - Василий Гроссман

– Да не дыши ты на него, – сказала Вера.

– Ничего, пусть привыкает, – сказал веселый Спиридонов.

– Садись обедать, наверное, пил и не закусывал. Бабушка сегодня первый раз вставала с постели.

– Ну вот это – действительно здорово, сказал Степан Федорович и уронил ложку в тарелку, забрызгал супом пиджак.

– Ох, и сильно вы клюкнули сегодня, Степочка, – сказала Александра Владимировна. – С какой это только радости?

Он отодвинул тарелку.

– Да кушай ты, – сказала Вера.

– Вот что, дорогие, – негромко сказал Степан Федорович. – Есть у меня новость. Дело мое решилось, получил строгий выговор по партийной линии, а от наркомата предписание – в Свердловскую область на маленькую станцию, на торфе работает, сельского типа, словом, из полковников в покойники, жилплощадью обеспечивают. Подъемные в размере двухмесячного оклада. Завтра начну дела сдавать. Получим рейсовые карточки.

Александра Владимировна и Вера переглянулись, потом Александра Владимировна сказала:

– Повод, чтобы выпить, основательный, ничего не скажешь.

– И вы, мама, на Урал, отдельную комнату, лучшую, вам, – сказал Степан Федорович.

– Да вам всего там одну комнату дадут, верно, – сказала Александра Владимировна.

– Все равно, мама, вам она.

Степан Федорович называл ее впервые в жизни – мама. И, должно быть спьяну, в глазах его стояли слезы.

Вошла Наталья, и Степан Федорович, меняя разговор, спросил:

– Что ж наш старик про заводы рассказывает?

Наташа сказала:

– Ждал вас Павел Андреевич, а сейчас уснул.

Она села за стол, подперла щеки кулаками, сказала:

– Рассказывает Павел Андреевич, на заводе рабочие семечки жарят, главная у них еда.

Она вдруг спросила:

– Степан Федорович, верно, вы уезжаете?

– Вот как! И я об этом слышал, – весело сказал он.

Она сказала:

– Очень жалеют рабочие.

– Чего жалеть, новый хозяин, Тишка Батров, человек хороший. Мы с ним в институте вместе учились.

Александра Владимировна сказала:

– Кто там носки вам так артистически штопать будет? Вера не сумеет.

– Вот это, действительно, вопрос, – сказал Степан Федорович.

– Придется Наташу с вами командировать, – сказала Александра Владимировна.

– А что ж, – сказала Наташа, – я поеду!

Они посмеялись, но тишина после шутливого разговора стала смущенной и напряженной.

61

Александра Владимировна решила ехать вместе со Степаном Федоровичем и Верой до Куйбышева, собиралась прожить некоторое время у Евгении Николаевны.

За день до отъезда Александра Владимировна попросила у нового директора машину, чтобы съездить в город, посмотреть на развалины своего дома.

По дороге она спрашивала водителя:

– А тут что? А здесь что было раньше?

– Когда раньше? – спрашивал сердитый водитель.

Три слоя жизни обнажились в развалинах города, – той, что была до войны, военной – периода боев, и нынешней, когда жизнь снова искала свое мирное русло. В доме, где помещалась когда-то химчистка и мелкий ремонт одежды, окна были заложены кирпичом, и во время боев через бойницы, устроенные в кирпичной кладке, вели огонь пулеметчики немецкой гренадерской дивизии; а теперь через бойницу выдавался хлеб стоящим в очереди женщинам.

Блиндажи и землянки выросли среди развалин домов, в них помещались солдаты, штабы, радиопередатчики, в них писались донесения, набивались пулеметные ленты, заряжались автоматы.

А сейчас мирный дым шел из труб, возле блиндажей сохло белье, играли дети.

Мир вырастал из войны – нищий, бедный, почти такой же трудный, как война.

На разборке каменного мусора, завалившего магистральные улицы, работали военнопленные. У продовольственных магазинов, размещавшихся в подвалах, стояли очереди с бидончиками. Военнопленные румыны лениво шарили среди каменных громад, откапывали трупы. Военных не было видно, изредка лишь попадались моряки, водитель объяснил, что Волжская флотилия осталась в Сталинграде тралить мины. Во многих местах были навалены свежие негорелые доски, бревна, мешки цемента. Это завозились материалы для строительства. Кое-где среди развалин наново асфальтировали мостовые.

По пустынной площади шла женщина, впряженная в двухколесную, груженную узлами тележку, двое детей помогали ей, тянули за веревки, привязанные к оглоблям.

Все тянулись домой, в Сталинград, а Александра Владимировна приехала и вновь уезжала.

Александра Владимировна спросила водителя:

– Жалко вам, что Спиридонов уходит со СталГРЭСа?

– Мне-то что? – сказал водитель. – Спиридонов меня гонял, и новый будет гонять. Один черт. Подписал путевку – я и еду.

– А здесь что? – спросила она, указывая на широкую стену, закопченную огнем, с зияющими глазницами окон.

– Учреждения разные, лучше бы людям отдали.

– А раньше что здесь было?

– Раньше тут сам Паулюс помещался, отсюда его и взяли.

– А еще раньше?

– Не узнаете? Универмаг.

Казалось, война оттеснила прежний Сталинград. Ясно представлялось, как из подвала выходили немецкие офицеры, как немецкий фельдмаршал шел мимо этой закопченной стены и часовые вытягивались перед ним. Но неужели здесь Александра Владимировна купила отрез на пальто, часы, которые подарила Марусе в день рождения, сюда она приходила с Сережей и в спортивном отделе на втором этаже купила ему коньки?

Вот так же, должно быть, странно смотреть на детей, на стирающих женщин, на подводу, груженную сеном, на старика с граблями тем, кто приезжает смотреть Малахов курган, Верден, Бородинское поле… Здесь, где виноградники, шли колонны пуалю [шутливое прозвище французских солдат], двигались крытые брезентом грузовики; там, где изба, тощее колхозное стадо, яблоньки, шла конница Мюрата, отсюда Кутузов, сидя в креслице, взмахом старческой руки поднимал в контратаку русскую пехоту. На кургане, где пыльные куры и козы щиплют среди камней траву, стоял Нахимов, отсюда неслись светящиеся, описанные Толстым бомбы, здесь кричали раненые, свистели английские пули.

И Александре Владимировне казались странными эти бабьи очереди, лачуги, дядьки, сгружавшие доски, эти сохнущие на веревках рубахи, залатанные простыни, вьющиеся змеями чулки, объявления, приклеенные к мертвым стенам…

Она ощущала, какой пресной казалась нынешняя жизнь Степану Федоровичу, когда он рассказывал о спорах в райкоме по поводу распределения рабочей силы, досок, цемента, какой скучной стала для него «Сталинградская правда», писавшая о разборе лома, расчистке улиц, устройстве бань, орсовских столовых. Он оживлялся, рассказывая ей о бомбежках, пожарах, о приездах на СталГРЭС командарма Шумилова, о немецких танках, шедших с холмов, и о советских ребятах-артиллеристах, встречавших огнем своих пушек эти танки.