Книга Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

«Сейчас на меня бросится», – удивленно подумал Уайт, и движения его замедлились: видя Шона в таком состоянии, он уже не решался ударить его.

А Шон, напружинив ноги, выбросил кулак и нанес удар прямо в открытую грудь Уайта, вложив в него весь свой вес.

Получив мощный толчок в область сердца, Уайт зашатался, сделал несколько неверных шагов назад и уперся в письменный стол – силы оставили его. Плетка выпала из руки. А Шон двинулся вслед за ним. Уайт чувствовал себя как жук, попавший в патоку. Он все видел и все соображал, но почти не мог двигаться. Он смотрел, как Шон делает три коротких и быстрых шага вперед, как он, словно заряженную винтовку, вздергивает правую руку, целя ему прямо в беззащитное лицо.

В это мгновение, когда тело едва двигалось, а ум лихорадочно метался, пелена отцовской слепоты упала с глаз Уайта Кортни: до него дошло, что он схватился с мужчиной, который давно сравнялся с ним и ростом, и весом, к тому же значительно превосходит его скоростью. Единственное преимущество Уайта, на которое он может рассчитывать, – сорокалетний опыт, приобретенный им при участии в потасовках.

Шон нанес свой удар, и он был не меньшей силы, чем первый. Уайт лишь успел понять: если этот кулак попадет ему в лицо, ему конец, но увернуться от него он не мог. Тогда он просто опустил голову, уперся подбородком в грудь и принял кулак Шона макушкой. Сила удара отбросила его, он перевалился через стол, но не мог не услышать хруста ломающихся пальцев Шона.

Ухватившись за угол стола, Уайт встал на колени и посмотрел на сына. Прижав сломанную руку к животу, Шон перегнулся пополам от боли. Уайт поднялся, отдышался как следует, и к нему снова вернулись силы.

– Отлично, сынок, – сказал он. – Хочешь подраться – будем драться.

Подняв руки на изготовку, Уайт медленно обошел стол – теперь он уже не стал недооценивать противника.

– Сейчас я из тебя весь дух вышибу, – объявил он.

Шон выпрямился и посмотрел на отца. Глаза его теперь потемнели от боли – но и злость никуда не девалась. Уайт это видел, и что-то всколыхнулось в его груди.

Что-что, а драться он умеет, да и не робкого десятка парень. Сейчас посмотрим, как он терпит, когда бьют его.

Уже торжествуя в душе, Уайт надвинулся на сына; теперь он остерегался только левой его руки, а на сломанную правую внимания не обращал – уж он-то понимал, какая боль сейчас в ней поселилась. Он знал, что при такой боли рука совершенно бесполезна.

Примерившись, он ударил с левой, пытаясь вывести Шона из равновесия. Шон сделал шаг в сторону, и удар пролетел мимо. Уайт был открыт для правой Шона, сломанной правой, которой противник воспользоваться не сможет… Но именно ею Шон нанес удар сокрушительной силы – прямо отцу в лицо.

В глазах Уайта мелькнула яркая разноцветная вспышка, потом свет перед ним померк, тело его мотнулось в сторону, и он упал на покрытый леопардовыми шкурами пол, ударившись плечом и проехав по полу до самого камина. И уже потом, пребывая в полном мраке, почувствовал на себе руки Шона и услышал его голос:

– Папа, о господи, папа… как ты? С тобой все в порядке?

Мрак слегка рассеялся, и Уайт увидел склонившегося над ним сына: злость на лице Шона куда-то испарилась, сменившись тревогой на грани настоящей паники.

– Папа, господи, да как же это… прости меня, папа…

Уайт попытался сесть, но у него ничего не вышло. Шону пришлось помогать ему. Он встал рядом с отцом на колени, придерживая его, и с беспомощным видом ощупывал его лицо, пытался убрать со лба и пригладить волосы, поправлял спутанную бороду.

– Прости меня, папа, честное слово, я не хотел. Давай усажу тебя в кресло.

Уайт наконец устроился в кресле и потер ушибленную скулу. Шон стоял, наклонившись над ним и забыв про собственную руку.

– Ну, сынок, что будешь теперь делать… хочешь – убей…

– Да ничего я не хочу. И не хотел. Просто разозлился и… не сдержался, вот.

– Я уж заметил, – отвечал Уайт. – Как уж тут не заметишь.

– И насчет Гаррика, папа. Не надо ему ничего говорить, ладно?

Уайт отнял ладонь с лица и внимательно посмотрел на сына.

– Давай договоримся так, – сказал он. – Я оставлю Гаррика в покое, если ты пообещаешь мне вот что. Первое: никогда в жизни ты больше не будешь мне врать.

Шон быстро кивнул.

– И второе: если хоть кто-нибудь поднимет на тебя плетку, поклянись, что сделаешь с ним то же самое, что сделал со мной.

Шон заулыбался.

– А теперь давай-ка посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо продолжил Уайт.

Шон вытянул руку, и Уайт стал внимательно ее рассматривать, шевеля по очереди каждым пальцем. Шон каждый раз при этом вздрагивал.

– Больно? – спрашивал Уайт, а сам думал: «И вот такой рукой он меня ударил. Боже милостивый, вырастил на свою голову… совершенно безбашенный».

– Немножко, – отвечал Шон с побелевшим лицом.

– Все переломано. Вот что, давай-ка езжай срочно в город, пусть доктор ван Ройен попробует что-нибудь сделать.

Шон двинулся к двери.

– Подожди.

Шон остановился, и Уайт оторвался от кресла:

– Я поеду с тобой.

– Да все будет нормально, папа, ты лучше останься и отдохни.

Уайт пропустил его слова мимо ушей и двинулся к нему.

– Правда, папа, ничего страшного со мной не случится.

– Я еду с тобой, – решительно заявил Уайт, а потом тихо, почти неслышно, добавил: – Я так хочу, черт возьми.

Он поднял было руку, словно хотел положить ее Шону на плечо, но, так и не коснувшись сына, опустил руку. Они вышли в коридор.

15

На следующий день за обедом Шон с большим трудом держал нож – на два пальца были наложены шины. Но аппетит его от этого нисколько не пострадал. В разговоре он участия не принимал – что было уместно и правильно – за редким исключением, когда вопрос или замечание адресовались прямо ему. Но, работая челюстями, он внимательно слушал, переводя взгляд с одного говорящего на другого. Они с Гарриком сидели бок о бок в дальнем углу обеденного стола, в то время как гости по старшинству расположились вокруг Уайта.

Стивен Эразм, сообразно своему возрасту и богатству, сидел по правую руку хозяина, напротив – Тим Хоуп-Браун, не менее богатый, но на десять лет моложе; за ним – Гюнтер Нойехьюзен, Сэм Тингл и Саймон Руссо. Если сложить вместе их состояния, то можно сказать, что за столом Уайта Кортни расположились сто тысяч акров земли и полмиллиона фунтов стерлингов. Основной отличительный цвет этих людей был коричневый: коричневые костюмы, коричневые сапоги, большие, мозолистые и грубые коричневые руки. И лица были коричневые и грубые. Теперь, когда обед подходил к концу, их обычная сдержанность испарилась, зато проявилось влечение говорить всем вместе и одновременно, а также свойство обильно потеть. Это случилось не только вследствие доброй дюжины выпитых бутылок кейп-моссельского, которые выставил щедрый хозяин, и не от гор еды, которую они съели. Нет, тут было кое-что еще. Весь обед проходил в атмосфере некоего напряженного ожидания, которое им нелегко было скрыть или подавить.