Книга Волчья лощина - Лорен Уолк

На этой фразе голос мой сорвался. Лицо Тоби, вечно бледное, стало вовсе белым.

— Вы ведь не знали, что Бетти пропала? — повторила я едва слышно.

Он качнул головой:

— Вчера я рыбачил. В ручье, у мостков. Улов Тёрнеру отдал. В обмен на вяленое мясо.

Тёрнеры выращивали бычков и поросят на убой. Папа тоже всегда их продукцию хвалил. Тёрнеровское вяленое мясо отлично хранилось даже без лéдника.

— Потом я у них — у Тёрнеров — в сарае ливень пережидал. Вернулся только к ночи.

Тоби кивнул на своё жилище:

— Прихожу, глядь — одной фотографии нет. Никогда на моей памяти Тоби не произносил столь длинных речей.

— Фотографию забрал констебль Олеска. Ту, на которой я в школу иду. И он — Олеска — вчера смотрел новые снимки. Они как раз пришли по почте, тётя Лили их принесла домой — ну и дала Олеске. Там есть один… вы снимали с холма в тот день, когда Руфь… потеряла глаз.

Тоби напрягся:

— Это не я бросил камень.

Он не лгал, это было видно. Хотя мог и не оправдываться. Я всё равно знала, что он ни при чём.

— Я вам верю. Только они… им теперь известно, что вы были на холме. А Бетти наврала, будто видела, как вы бросали камень, и сама пропала. Они считают, что вы… дурное совершили.

Он шумно втянул носом воздух:

— Я дурное совершил, Аннабель.

Я сложила руки на груди. С некоторых пор стала замечать: в такой позе взрослее себя чувствуешь.

— Вы совершили дурное? Что?

Он плотнее завернулся в одеяло. Я ждала. Наконец не выдержала:

— Но камень вы не швыряли.

Как я ни старалась говорить утвердительно, всё равно получился вопрос.

— Нет. Камень она швырнула.

Странно, я ведь в глубине души знала, что это Бетти, но удивилась, даже глаза вытаращила:

— Вы сами видели?

— Я хотел её за этим делом сфотографировать, да она сбежала. С ней мальчишка был. Она бы, может, сразу и не скрылась, да обернулась. А тут — я, на холме стою. Она и поняла, что я всё видел. И скорей в кусты.

— Почему же вы папе моему не рассказали?! Тоби отвёл взгляд:

— Каждый по заслугам получает. Рано или поздно.

— Что вы такое говорите? Тоби, надо было папе рассказать. Кто вам теперь поверит?

— Ничего не поделаешь.

Я подумала: с этаким подходом и в тюрьму загреметь недолго. Пока мы смотрели друг на друга, птицы взялись будить небосклон. Издали долетело: «Бетти! Бетти!» Тоби попятился в коптильню. И тут я решилась:

— Вы должны пойти со мной. Немедленно.

Губы его как-то странно покривились. Наверно, он хотел улыбнуться.

— Ты сейчас ну просто вылитая мать, Аннабель.

Я решила, это комплимент.

— Ну да. Потому что, будь мама здесь, она бы то же самое сказала. Скорее, Тоби. Одевайтесь, и пойдём.

Тоби колебался.

— Куда же идти?

— В безопасное место. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Выручим вас.

Он тряхнул головой.

— Мне, что ни случись, всё едино.

— А мне не едино. Если для вас разницы нет, давайте сделаем по-моему.

Снова эта судорожная полуулыбка. И снова крики: «Бетти! Бетти!»

Через несколько минут Тоби вышел, одетый в свой чёрный плащ, с фотоаппаратом на плече, с тремя ружьями за спиной. Обратный путь лежал вверх по холму. Идти было трудно. Тоби пропустил меня вперёд. На самых крутых участках тропы, которую вдобавок развезло, я хваталась за ветки, а Тоби подстраховывал снизу. Светало. Тропа становилась менее опасной, но зато и нас могли теперь увидеть.

Мы пробирались со всей осторожностью. Если бы я боялась охотников, надела бы что-нибудь красное. Но мы сами были вроде дичи — оба в тёмном, почти невидимые, если замереть. Если стоять, повесив голову.

Наконец мы оказались по другую сторону холма и направились прямо к ферме. Я сообразила: глянь сейчас кто-нибудь в окно — обязательно заметит две фигуры, большую и маленькую. Мы резко свернули в лес. Так, держась древесной тени, и вышли к амбару с тыла. Бегом пересекли открытый участок и открыли заднюю дверь.

Я шагнула в амбар первой. Никого. И собак папа всё-таки увёл, даром что польза от них сомнительная. Конь резко поднял над дверцей стойла свою массивную голову и уставился на меня с любопытством. Я вздрогнула.

— Пора пастись, Билл!

Я открыла обе створки голландской двери — и верхнюю, и нижнюю. Билл фыркнул мне в лицо и неспешно направился к выходу. Я выпустила и нашу кобылу Дину. Размахивая хвостом, Дина затрусила вслед за Биллом. Следующими на очереди были коровы Молли и Дейзи. Телятам мы имён не давали — всё равно их или резать, или на рынок везти. Дойные коровы — совсем другое дело. К ним привязываешься. С ними расстаёшься, только когда нельзя иначе.

Я раскинула руки, и Дейзи на ходу ткнулась мне в ладонь своим чёрным квадратным, чуть щетинистым носом. Будь папа дома, он бы как раз сейчас и выпустил животных пастись. Я рассчитывала, что мама, бабушка и дедушка увидят их в окно и в стойло уже не пойдут. Хотя, может, и задумаются, кто это выполнил папину работу.

Хватились они меня или нет?

— Тоби, за мной.

Лучше всего, прикинула я, спрятать Тоби на сеновале. Амбар у нас по пенсильванской традиции был встроен в склон холма. Одна сторона гораздо ниже, чем другая. С нижней стороны — вход в стойло. А на сеновал мы попадали двумя путями. Во-первых, снаружи: идёшь вверх по склону, огибаешь амбар — и вот она, дверь. Сразу и оказываешься на сеновале, без всяких лестниц. Но можно забраться и изнутри. Посерёдке амбара — перегородка, в ней дверца, за дверцей — приставная лестница. А в глубине амбара у нас стоял большущий бак для воды и длинные ясли.

На торце были широченные двойные двери — чтобы воз сена прошёл. В той части амбара сено и хранилось. Там же папа работал в плохую погоду и оттуда вёл раздачу корма. Очень удобно — овёс и сено по наклонным желобам поступали прямо в стойла. С потолочных балок густо свисала сбруя.

Дранка кое-где оторвалась, солома за долгие годы намертво влипла в земляной пол, балки обросли пушистой пылью — а всё равно на сеновале было уютно и сухо даже в осеннюю морось. Недаром папа любил там соснуть. Впрочем, я надеялась, что погода установится.

При виде высоченной лестницы Тоби оробел. Глянул вверх, туда, где терялись под потолком последние ступени. Перевел глаза на меня. Снова запрокинул голову. Я начала подниматься.

— Лезьте за мной, Тоби. На сеновале вас никто не найдёт.

Он всё мялся внизу.

— Не люблю верхотур.