Книга Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко

– Да. Я могу взять в его спальне все, что пожелаю?

– Бери, – недоуменно согласился Йен.

– Что в карманы влезет, только так. Все, пора.

Локки вынес «хозяина» на руках. Он укутал лже-Йена в покрывало, но все видели рыжеватые волосы, тяжелые башмаки. Этого им было довольно. Вот лже-Йен бережно устроен в карете. Локки захлопнул дверцу, поклонился старшему охраны и пожаловался, растирая шею таким точно жестом, каким недавно тер сам Йен: хозяин пьян, и пока не заснул, клялся всех со свету сжить. Обладатель роскошного доспеха опасливо поёжился. Это движение создало скрип и лязг. Лисенок в карете старательно рыгнул, замычал… и никто не посмел проверить, исполнит ли он угрозу, проснувшись окончательно.

Карета покатилась к замку. Волк запрыгнул на подножку и ехал, вцепившись в поручень и подставя лицо ветру. Лицо ощущало свежесть, но душа оставалась в помоечной духоте страха. Выбранное решение – плохое. Вот только иного нет, а скоро не станет и этого способа сделать так, чтобы гнездо выжило. И Йен – тоже.

Очень хотелось разжать руки, спрыгнуть и бежать без оглядки… Но в карете был Лисенок. Рыжий пройдоха, презирающий любые замки и законы. Он тоже должен был уцелеть. Обязательно.

Локки отнес Лисенка до самой спальни на руках, не позволив никому вмешаться. Уложил, погладил по голове. От дверей следили… Лисенок исправно изображал пьяного и беспробудного. Лишь на миг сжал руку и выдохнул едва слышно: «Когда заведу свое гнездо, воровать не смогу, буду просто взвешивать чужие кошели на ладони, вот увидишь».

Локки улыбнулся, поправил одеяло и покинул спальню. Усмехнулся. Лисенок упрямый, еще на что-то надеется…

Пусть так. Даже к лучшему.

На галерее Локки встретили двое незнакомцев, богато одетых и властных. Спросили, куда идет. «Хочу задать вопрос князю, но не смею обеспокоить в такой час», – ответ выговорился быстрее, че осознался умом. И Локки пошел в каминный зал. Пока он говорит с князем, выигрывает время для всех, и в первую очередь для Лисенка и Йена. А после… поле время станет работать на врагов.

Он шел и думал о Кабане. Знают ли о нем? Захочет ли он уйти? Сможет ли? У него теперь свое гнездо. И нет ему защиты, ведь Йен лишился тайной власти над деньгами князя и через них – над его людьми и законами…

Черный вечер, а за ним – черная ночь. И чёрный день, первый из многих. И никакого света впереди. Только боль и смерть. Неизбежно.

Глава 4. Песья свара

«Переборы сегодня», газета

«Купец второй гильдии Степан Щуров сообщает о своем искреннем намерении изучить тенгойский язык. Для такого дела он подыскивает наставника. Оплата достойная. Особое условие: сугубое, переходящее в полную безмятежность, терпение. Сверх того готовность давать уроки в любое удобное для господина Щурова время дня и ночи. Дополнительное условие: запрет на распитие крепких вин, даже если сам наниматель будет к тому склонять преусердно».

—

На станцию «Переборы» снизошло двенадцатое по счету тихое утро. Некоторые жители даже выразили неудовольствие: раньше-то и ярмарки не были надобны, и скоморохи, Щуров так вжаривал, только держись. Страшно, да. Но ведь и интересно! А теперь? Скукота. Осталось одно – наблюдать за поездами.

Пробило пять часов. У темного западного горизонта возник гул. Зло и остро сверкнул электрический глаз и стал надвигаться, ослепляя. Это мчал Одноглазый Бес, скорый дальний, прозванный так за громадность черного паровоза, бешеный ход и, конечно, за особенную, по тенгойской моде устроенную, одиночную фару-прожектор.

Одноглазый на пути от столицы Тенгоя до здешней столицы – Трежаля – делал лишь одну остановку, на границе Самарги. Мимо «Переборов» он пролетал дважды в месяц. Сегодня, как обычно, Бес миновал станцию, не тормозя: гаркнул жутким басом, напустил пара – и сгинул в осеннем тумане.

Для многих Бес воплощал мощь прогресса, рядом с ним «Переборы» вдруг делались провинциальны и старомодны. «Сам Щуров – лишь купец второй гильдии, а мы и вовсе пыль дорожная», – думали некоторые, провожая взглядом Беса…

А вот и Мелкий Бес подал голос. Прозвище к нему пристало, конечно, из-за предписанной графиком привычки являться следом за Одноглазым. Казенное название у паровоза скучное: НК-18, и дело его малое – каждодневная пригородная перевозка. В иные дни Малого Беса вроде и не замечали. Лишь в сравнении с великолепием скорого он ранил тщеславие переборских обывателей, а то и Щурову портил сон.

Мелкий Бес притормаживал всегда издали, заблаговременно. Устало пыхтел, старчески скрипел. Наконец, замирал у перрона, распахнув беззубые рты дверей – словно засыпал… Люди сновали туда-сюда, перекликаясь, суетясь. Мелкий Бес первый забирал утренних пассажиров и вез в столицу. Он же высыпал на короткий переборский перрон горсть небогатых путников с дальних станций, все больше – щуровских работников.

Вот и сегодня: утро ранее – нет толчеи, нет шума, темно и холодно… но торговые ряды просыпаются. Лавочники принимаются топить самовары, кое-кто ленится и выкладывает вчерашние плюшки, а иные спешат подать свежие. Продавцы говорят друг другу неизменное во веки вечные заклинание от соседского сглаза: «Ну нет торговли, ну вовсе убыточный день»…

– Я бы кое-что поменял. Не возражаете? – вдруг предлагает негромкий, прикашливающий голос.

И тот лавочник, кому задан вопрос, ощущает себя избранником судьбы.

Загадочного человека все на станции зовут Лексеем. Именно так, без отчества и чуть фамильярно: следом за Щуровым, по его привычке. Сам купец, кстати, пока что крепко спит и проснётся часам к семи. Но гость его, по слухам, вовсе не отдыхает! Первый случай на памяти станции: воловье упорство Щурова надломилось. Клялся умотать гостя, так закидать делами, чтобы сдох под их грузом… а сам запросил передышки! От удивления поговорил с сыном, подробно и без крика. Выслушал дочь, хотя прежде надсаживался при первом ее слове: бабе место на кухне, даже если она – не чужая и не глупая, но пусть-ка помолчит… А теперь – чудеса. Дочери позволил войти в дело и обустраивать салоны женской моды, как она давно желала. Сына мирно отпустил в Тенгой – прямо сегодня Одноглазый заберет его из столицы. Глянет Степан Степанович на родные «Переборы» из окна купе – и умчится на чужбину. Закупать станки, свое дело вести, силами с отцом меряться. Лексей устроил все эти наиважнейшие перемены, он уж конечно знает тонкие детали и сочные подробности, но расспросы учинить никто не посмел. Себе дороже любопытство, о котором Степан неизбежно узнает.

Вот и получается: Лексей, никем не спрошенный о заветном, сегодня, как и в прежние дни, бродит по перрону и ближним улицам, рассматривает торговые ряды, словно первый раз в жизни видит нечто подобное и очень рад. Улыбается – ну чисто дитя… и ему в ответ начинают улыбаться.