Книга Машина до Килиманджаро - Рэй Брэдбери

И они в молчании смотрели на лавки, магазины, залы игровых автоматов.

— Может, еще не поздно.

— Не поздно? К черту все. Раствор замешан, все готово. На рассвете уберут заграждения. Сам губернатор, наверное, перережет ленточку, пропуская первую машину. Затем, может, люди вспомнят о Дубовой Улице через недельку. Через две уже вряд ли. А через месяц? Городишко наш превратится в пятно старой краски у дороги, пока они стирают шины, мчась на север или юг. Помнишь такую Дубовую Улицу? Город-призрак? Все! Нет его больше.

Чарли слышал, как бьется сердце.

— Чем займешься, Фред?

— Да все тем же. Набью пару птиц, которых ребятня притащит. Затем заведу свою Жестянку Лиззи, выведу ее на новую сверхскоростную трассу, укачу в никуда, и прости-прощай, Чарли Мур.

— Доброй ночи, Фред. Надеюсь, сумеешь заснуть.

— Ага, и проспать весь Новый год, а потом до середины июля?

Чарли еще слышал его голос, удаляясь, пока не достиг парикмахерской, где за стеклом усердно стригли троих. В блеске стекла отражались машины на шоссе, и казалось, что вокруг клиентов пляшет стая огромных стрекоз.

Все посмотрели на вошедшего.

— Какие у кого планы?

— Прогресс, Чарли, — ответил Фрэнк Мариано, не отрываясь от расчески с ножницами, — не распланируешь. Предлагаю весь городишко, до последней бочки, разобрать и отстроить заново у той новой дороги.

— Мы же считали в прошлом году. Четыре дюжины магазинов обойдутся по меньшей мере в три тысячи, и это за триста-то ярдов на запад.

— Тут и планам конец, — раздался голос из-под горячего полотенца, глухой, словно из могилы неизбежности.

— Всего один ураган, и работа сделана, причем бесплатно.

Все тихо рассмеялись.

— За это надо выпить, — вновь заговорило полотенце. Голос принадлежал Хэнку Саммерсу, зеленщику. — Опрокинем чего покрепче да подумаем, что нас ждет в следующем году.

— Не очень-то мы и противились, — уронил Чарли. — Когда все это затевалось, никто и не пикнул.

— К черту, — Фрэнк расправился с волоском, торчавшим из уха, — когда время перемен, ни дня не проходит без чьих-то страданий. В этом месяце, в этом году, пришел наш черед. Выдвинем требования, и нас раздавят, и все во имя прогресса. Слушай, Чарли, надо тебе в партизаны податься. Заминировать трассу. Только гляди, как бы тебя не переехал грузовик с навозом, идущий в Салинас, когда будешь бомбу закладывать.

Вновь раздался смех, но быстро стих.

— Глядите, — произнес Хэнк Саммерс, обращаясь к отражению в засиженном мухами зеркале, будто убеждая своего двойника. — Мы тут тридцать лет живем, я и вы все. Переедем, так не помрем. Корней пустить не успели. Настал выпускной. Все, школа жизни выставляет нас за порог, без извинений и напутствий. Я вот готов, а ты, Чарли?

— Я да, — ответил за него Фрэнк Мариано. — В шесть утра, в понедельник, загружу все пожитки в трейлер, и вперед, в погоню за клиентами, выжав девяносто миль в час!

Снова и в последний раз за сегодня послышался смех, и Чарли, развернувшись, вышел наружу.

Магазины все еще не закрылись, сверкали витрины, зазывали распахнутые двери, как будто их владельцы все еще сомневались в том, что великая река по соседству, с ее привычными волнами, набегавшими шумом людей и машин, обмелеет и русло ее пересохнет.

Чарли брел дальше, слонялся от лавки к лавке, потягивая шоколадную колу, купленную на углу, в аптеке по соседству, под мягкий шелест деревянного вентилятора на потолке, сам не зная зачем, купил пачку писчей бумаги. Он бродил по городу, как воришка, замышляющий кражу.

Задержался в переулке, где субботним днем продавцы платков и кухонной утвари обнажали нутро чемоданов с товарами, приманивая прохожих. Затем, наконец, добрался до автозаправки, где в глубине смотровой ямы Пит Бритц копался в древнем бесхитростном брюхе мертвого и безответного «Форда» 1947-го модельного года.

В десять, словно сговорившись, разом погасли огни всех витрин, все разошлись по домам, и с ними Чарли Мур.

Он поравнялся с Хэнком Саммерсом, чье лицо было младенчески розовым после ненужного бритья. Легким шагом, в тишине, они миновали дома, чьи жильцы сидели на верандах, курили, вязали, качались в креслах и обмахивались веерами.

Хэнк усмехнулся чему-то. Пройдя немного, наконец возгласил:

— Нам надо бы собраться у реки, У вод речных нам встретиться бы снова, Струящихся у божьего престола.

Он почти что пропел стих, а Чарли, слушая, кивал.

— Первая баптистская церковь, мне было двенадцать.

— Господь дал, дорожник взял, — сухо бросил Хэнк. — Забавно. Никогда не задумывался о том, что вся суть городка в его людях. В том, что они делают. Там, под полотенцем, лежал себе и думал: что он для меня значит? Побрился, и меня осенило. Это Расс Ньюэлл, долбящий по карбюратору в мастерской «Ночная Сова»? Точно. Это Элли Мэй Симпсон…

Он смущенно поперхнулся.

Элли Мэй Симпсон… мысленно продолжал Чарли. Элли Мэй выравнивает влажные завитушки на чьей-то старушечьей голове в окне салона мод, что смотрит на залив… Док Найт расставляет флаконы с таблетками по аптечным шкафам… В скобяной лавке в жаркий полдень царит Клинт Симпсон, его ловкие пальцы перебирают блестящую медь, золото и серебро, гвозди, ручки, пилы, молотки, змеиные клубки медных проводов, пачки алюминиевой фольги, будто тысяча мальчишек разом высыпала все из своих карманов за тысячу лет, а вот и…

Его собственный дом, теплый, темно-коричневый, уютный, душистый, как берлога медведя-курильщика, полный запахов всех сортов и видов сигар, ароматов, что только и ждут, когда бы вырваться наружу.

Если все это исчезнет, думал Чарли, ничего не останется. Здания, ну да. Стены возвести и вывеску намалевать — дело нехитрое. Но это же люди делали.

Хэнк прервал свои долгие раздумья.

— Что-то мне грустно. Хочется вернуть всех назад по магазинам, посмотреть, чем кто был занят. Годы шли, а я даже не интересовался. Черт бы драл! Да что ж такое с тобой, Хэнк Саммерс? Где-то же должна быть такая же Дубовая Улица, с такими же людьми. Как осяду на новом месте, уж буду повнимательнее, богом клянусь. До свидания, Чарли.

— К дьяволу такие свидания.

— Ладно, тогда спокойной ночи.

И Хэнк пошел своей дорогой, а Чарли домой, где у двери со стаканом холодной воды ждала Клара.

— Сядем снаружи?

— Как и все, что ли? Ну, давай.

Они расположились в деревянных качелях на цепях и смотрели на шоссе, где как на опрокинутой кем-то гигантской жаровне то вспыхивали, то гасли угольки красных огней.

Чарли неторопливо отпил из стакана и думал: в старину нельзя было увидеть, как умирали дороги. Они исчезали постепенно, таяли на ночных ложах, лишь по намекам, по неясной тени предчувствия можно было догадаться об этом. Годы, долгие годы требовались на то, чтобы из дороги ушел весь ее пыльный дух и появилась другая. Таков был ход вещей, медленно рождалось новое и неторопливо отмирало старое. Так было всегда.