Книга Безумие Дэниела О'Холигена - Питер Уэйр

— С удовольствием, — сказал Дэниел, стремительно подлетел к ограде алтаря и с улыбкой повернулся к остолбеневшим прихожанам. — Изначальной проблемой святого отца, — сказал он, как будто объясняя причину, по которой не всплывает губка, — является то, что он выдает за самоочевидную истину то, что является всего лишь гипотезой.

Глубокая безутешность овладела отцом Синджем. Он склонил голову и покосился на свои голени, поблескивающие в сиянии обогревателя и отраженные в луже оскверненного пластика, бывшего некогда Девой Радующейся.

— Что я должен сделать?

— Завтра я принесу бланк заявления.

— Не приходи сюда больше.

— Хорошо, я подсуну его под дверь. Уверен, что предмет вам понравится. Наши дискуссии совершат чудеса с доходчивостью ваших проповедей. Прошу прощения, не смею вас больше задерживать. Пойдем, собачка.

Священник плотно задвинул жалюзи и склонил голову, пока Дэниел с собакой неуклюже выбирались из исповедальни. В термосе еще оставался бульон. А что толку? О'Холиген вырвал сердце у этого дня. Проклятье!

Что-то заскрипело. Отец Синдж резко откинул жалюзи и накинулся на нового исповедующегося:

— Ну, что там еще? Начинай!

Дэниел покинул исповедальню и, направившись к задним дверям церкви, вспомнил о воскресной старухе у купели и обещанной встрече. Мягкий вечерний свет косо струился через неф из окон апсиды, падая на блестящие перила старинной купели, но старухи нигде не было. Пронеслась печаль — легкая ностальгия по утлой рехнувшейся душе, материализовавшейся для его прошлого визита, но не прожившей ни минуты дольше. Было и чувство облегчения. Что-то в этой старухе беспокоило Дэниела — тревожный намек на что-то непокорное, даже демоническое вспыхивал в ее здоровом глазу и на скорби всего мира — в другом.

Гленда издала тихий, нетерпеливый звук и побежала к задней двери. Дэниел направился вслед за ней, мимо Вифлеемского вертепа, все еще не разобранного, хотя после Рождества прошло уже полтора месяца. Епископ велел держать сцену Рождества до тех пор, пока она гарантировала пожертвования в стоящий поблизости ящик для сборов. Эта простая картина была одним из главных аттракционов Католической церкви, достигавших сердец и карманов верующих вот уже почти две тысячи лет.

Ящик был сделан из тонкой жести, так что щедрые пожертвования звенели во всеуслышание, а скудные — нет. Пара Дэниеловых трехпенсовиков брякнули как свинцовые пуговицы, и, казалось, даже Вифлеемские обитатели обернулись и нахмурились. Дева Мария смотрела свысока, но Дэниелу было известно, что в столь высокомерном положении ее сковал очень давний инцидент. Два года назад, в Сочельник, на всенощной, Клэнси Нунан, всеми уважаемый и глубоко верующий алкоголик, оступился и грохнулся головой прямо о вертеп, увлекая с собой на пол статую Иосифа. От сильного удара муж Пресвятой Девы разлетелся на куски.

Деклан Синдж, недавно назначенный в приход и готовый себя показать, взялся исправить повреждения. В конце концов он выклянчил у епископа другого Иосифа, но тот оказался куда как меньше своего предшественника. На епископа новый Иосиф, стоящий рядом с супругой, должного впечатления не произвел.

— Скажи мне, святой отец, чему мы должны верить: тому, что Матерь Божья была шести футов роста, или тому, что ее супруг не дорос и до пяти? Я не поддерживаю идею мужецентристской церкви, но постарайся все-таки сделать его повнушительнее, хорошо?

Тогда отец Синдж отпилил Деве голени и водрузил ее рядом с Иосифом, упрятав ампутированную часть за стожком сена. После чего взглянул на нее издали и был потрясен: теперь руки Пресвятой Девы почти касались земли, талия оказалась там, где должны быть колени, а грудь — на уровне бедер. Ко всему прочему она свалилась со своих обрубков и разбила о землю нос. Отец Синдж исхитрился кое-как восстановить ее, хотя разбитый нос Девы оказался нелегкой задачей. Попытка — не пытка. Сначала отец Синдж просто просверлил две дырки в основании глиняного осколка посреди лица, и Дева стала похожей на летучую мышь. Епископ будет вне себя. Обыскав весь пол, отец Синдж нашел львиную долю осколков носа и тщательно склеил их вместе, однако заново покрашенный нос стал каким-то распухшим и бледным; когда отец Синдж прервал свои труды, Богоматерь выглядела у него как Барбара Стрейзанд, страдающая сенной лихорадкой. В конце концов он замаскировал свои усовершенствования пудрой, которую приходилось то и дело обновлять, каковую процедуру отец Синдж и исполнял ежедневно после закрытия собора.

Дэниел поднял крышку ящика и достал свои трехпенсовики, ибо у него возникли кое-какие мысли о том, как помочь собору. Он повернулся было к двери, но его задержало движение в набитой соломой коробке, изображающей колыбель Христа-младенца. Там, невинно улыбаясь во сне, лежала та самая старуха! Древнее создание спало, но лишь наполовину: ее здоровый глаз был закрыт, косящий же — секунду-другую рассматривал Дэниела с водянистым испугом, после чего закатился и разбудил всю старуху целиком.

— Здравствуй и доброе утро! — приветствовала она Дэниела с энтузиазмом.

— Сейчас вечер.

— А-а.

Гленда забрела в вертеп, свернулась калачиком и задремала. Старуха, казалось, ее не заметила. Она порылась в соломе, отыскала свои зубы и втиснула их на службу в рот.

— У тебя нет, случайно, чайного пакетика?

— Нет, я не ношу с собой чайных пакетиков.

— Кипятка, следовательно, тоже нет?

— Нет.

— В таком случае и чайный пакетик ни к чему.

Она достала Христа-младенца из кармана чучела какого-то сумчатого животного, положила его в коробку для журналов и выбралась из вертепа, отряхивая с темного балахона солому.

— Зато удобно, — уведомила она Дэниела. — Настоящая колыбель. Мне во многих довелось спать за все эти годы. Конечно, не очень тепло, но, увы, агиоскопы[37] нынче так же редки, как и изящно выполненные вифлеемские вертепы, — и она отмахнулась скрюченной ладошкой от оставшейся позади сцены.

— Не слишком достоверно, да? — согласился Дэниел.

— Претенциозная чепуха, как почти и все, что о нем писали и учили в последние две тысячи лет.

Дэниел пришел в восторг. Старуха явно была ревизионисткой.

— Так, по-вашему, он действительно жил?

— Конечно, — она посмотрела вдруг сердито.

— А ясли?

— Не так романтично, конечно, но он и впрямь родился в хлеву.

— А кто в этом виноват? — внезапно огрызнулась величавая Дева Мария на своего миниатюрного супруга. Дэниел остолбенел.

— Не знаю, дорогая, — заскулил малявка Иосиф из Назарета.

Глиняная бровь Пресвятой Девы отчаянно изогнулась.

— «Не знаю, дорогая», — передразнила она и обернулась к Дэниелу и старухе. — Вы только послушайте! Вифлеем в декабре, без предварительной брони! Тьма народа со всей Иудеи — возчики, продавцы оливок, писари, кастраты, — а этот недотепа говорит: «Не волнуйся, дорогая, все будет в порядке, найдем комнату», а я — на восьмом месяце, ну и… Таскаться по улицам на треклятом осле, везде все занято, и, конечно же, — начались схватки. Ни повитухи, ни чистой воды…