Книга Девочка с медвежьим сердцем - Фрэнсис Хардинг

Пока Мейкпис, не помня себя, бралась то за одно, то за другое, в голове у нее крутились детали побега. План был хорош и мог сработать – при определенной изобретательности, конечно. Но риск был немалым. Даже если удастся уйти, они останутся без дома и друзей в разгар зимы, среди голых, равнодушных полей. Вряд ли можно рассчитывать даже на ночное зрение медведя, поскольку в холодные месяцы он почти не просыпался.

И что хуже всего, на пир в Гризхейз приедет много Старших.

– Нам следует держаться от них подальше, – предупредил Джеймс, – иначе они сразу поймут, что мы задумали. Они видят нас насквозь, через плоть и кости.

К тому времени, когда наконец настала Двенадцатая ночь, Мейкпис смертельно устала, на руках горели новые ожоги от плюющегося жира, неловко подхваченных вертелов и столкновений с котлами.

Парадный зал был украшен ветками омелы, плюща, розмарина и лавра, а в гигантском пылающем очаге догорали обугленные остатки рождественского полена. Ленты, которыми его украшали, давно превратились в черные лохмотья.

«Атрибуты язычества! – воскликнул бы попларский священник. – С таким же успехом они могли бы приносить в жертву быка на алтарь Ваала! Рождество – капкан дьявола, наживкой которого служат эль, безделье и сливовый пудинг!»

Однако здесь подобные вещи, похоже, никого не тревожили. Селяне начали прибывать днем, явно чувствуя себя неловко, но настроенные на веселье, громко дивились резьбе и лепнине и подбирались поближе к теплу очага. Немного сидра придавало им уверенности, и почерневшие от времени потолочные балки зала звенели от смеха и шумных выкриков. К заходу солнца в зале яблоку было негде упасть.

Слуги с ног сбивались, таская в зал блюда с едой и бегая в подвал за элем и сидром. Появились также несколько бочонков вина, оставшихся с прошлого года. Слуг, как всегда, не хватало, так что Мейкпис металась между кухней и залом, нося блюда с языком, миски с бледным комковатым студнем из свиной головы и тарелки с сыром и яблоками.

Время от времени она находила взглядом Джеймса, наполнявшего чаши более благородных гостей. В отличие от Мейкпис, он считался достаточно красивым, чтобы прислуживать семье и почетным гостям. К тому же он был умен, хорошо сложен и мускулист, с приятно некрасивым лицом и редким обаянием. При виде его добродушной улыбки никто не смог бы предположить, что именно этой ночью он намерен сбежать.

– Жди меня в полночь в часовне, – сказал он ей. – В это время там никого не будет.

Большой дубовый стул-трон, поставленный около очага, явно предназначался для хозяина поместья, но ни лорда Фелмотта, ни сэра Томаса не было видно. Это место занимал Саймонд, наслаждавшийся ролью знатного лорда. Его окружали такие же, как он, молодые придворные, его ровесники. Если верить сплетням, все они могли похвастаться знатным происхождением или могущественными покровителями.

В подготовке праздника тоже чувствовалась рука Саймонда. Вернувшись домой после пребывания при дворе, он объявил себя знатоком модных блюд, экстравагантных маскарадов и откровенных нарядов, которые носили в этом году знатные модницы. По его настоянию мистрис Гоутли и Мейкпис пытались начинить более крупных птиц более мелкими и делать марципаны в виде парусников.

По словам Джеймса, Саймонд твердил, что должен быть лучшим во всем. Возможно, это было просто барственным тщеславием и потребностью в восхищении окружающих, но Мейкпис на мгновение показалось, что золотой отпрыск семьи уж слишком старается. Почему он стремится что-то постоянно доказать? И кому?

Вскоре пожаловали святочные ряженые во главе со скрипачом и заявили, что, если им не дадут выпить и поесть, они отделают дубинками всю компанию. Раздался оглушительный вопль приветствия и радостный топот множества ног, и ряженые затянули рождественские гимны. Тут же принесли праздничную чашу горячего, сдобренного специями эля с плававшей в нем золотистой яблочной мякотью. Из чаши вытащили пропитанный элем ломтик хлеба и церемонно поднесли Саймонду который принял дар, грациозно наклонив голову.

Посреди общего смеха и гама Мейкпис заметила, как один из друзей Саймонда намочил кружевной платочек в чаше с элем и смял в мокрый комок, чтобы швырнуть в лицо друга. Девочка ощутила неожиданный укол гнева.

«Забудь о том, что росла среди пуритан, – велела она себе. – Это его платок и его эль. Он может портить свои вещи сколько захочет».

И все же такая расточительность обозлила ее. Кто-то неделями трудился, чтобы сплести это кружево, кропотливо, петля за петлей. Неизвестные моряки подвергались неслыханным опасностям, чтобы привезти пряности из других стран. И небольшая демонстрация «приподнятого настроения юного лорда» – не просто пустая трата денег или порча дорогих вещей. Он бездумно потратил время, труд и усилия других людей.

Мейкпис все еще терзалась этой мыслью, когда веселая компания у трона Саймонда примолкла и почтительно расступилась, чтобы дать пройти одинокой даме.

Леди Эйприл была одной из Старших. Невысокая, но способная одним своим видом усмирить веселость и буйство в любом человеке. Кружевная отделка черного чепца отбрасывала узорную тень на сморщенный старческий лоб, костлявый нос и морщинистые веки. Лицо было покрыто краской, именуемой «оловянное стекло», отчего кожа казалась неестественно белой, с металлическим блеском. Рот выделялся ярко-красной полоской. Старуха выглядела ожившим портретом.

У Мейкпис по спине поползли мурашки, а кровь застыла в жилах. Неужели Джеймс прав, утверждая, что Старшие с одного взгляда читают твои мысли?

Она отступила в гущу толпы, боясь, что леди Эйприл обратит на нее свой ледяной взгляд и немедленно проникнет во все планы, узнает про сумку с припасами, которую Мейкпис спрятала в часовне.

Бросивший носовой платок юнец не заметил появления леди Эйприл и, подобрав комок промокшего кружева, швырнул снова – и в страхе ахнул, когда платок угодил в подол плаща леди Эйприл. С физиономии юнца мгновенно сбежала краска, а ухмылка сменилась выражением неприкрытого ужаса.

Леди Эйприл ничего не сказала. Только медленно повернула голову, чтобы оглядеть крошечное пятнышко влаги, испортившее бахрому плаща. Потом выпрямилась и в упор взглянула на дебошира. Ее лицо было абсолютно неподвижным.

Лицо же молодого придворного исказила паника. Как только леди Эйприл повернулась и направилась из зала в коридор, юнец последовал за ней, извиняясь, умоляя о прощении и нервно теребя манжеты. Его приятели, словно окаменев, наблюдали за старухой. Никто и не подумал корчить рожи у нее за спиной. Даже в эту ночь бесшабашного веселья леди Эйприл не выглядела оживленной.

Мейкпис, против воли захваченная сценой, прокралась поближе к коридору, чтобы проследить за старухой и ее невольным обидчиком. Леди Эйприл неумолимо шла вперед, пока не добралась до места, где опрокинули большую винную бочку и остатки напитка пролились на пол. Она выжидательно глянула вниз на темно-фиолетовую лужу. После нескольких секунд замешательства молодой человек нерешительно снял свой дорогой плащ с капюшоном и прикрыл им лужу. Но леди Эйприл не двинулась с места, только мыском туфли потрогала плащ в том месте, где сквозь яркую ткань проступали темные пятна. Невольный злоумышленник медленно опустился на колени, и Мейкпис увидела, как он положил руки на плащ ладонями вниз. Только тогда леди Эйприл соизволила пройти, медленно, с умыслом наступая ему на руки, как на камни при переходе через ручей.