Книга Тайны великой пустыни. Миражи Такла-Макан - Наиль Ахметшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Китае о вине и тех, кто испытывает к нему слабость, существует великое множество всевозможных повествований, легенд и преданий. Одну из наиболее смешных историй поведал Василий Михайлович Алексеев, в молодые годы путешествовавший с мэтром французской синологии Эдуардом Шаванном (1865–1918 годы) по Северному и Северо-Восточному Китаю.
Некий господин Юань захотел как-то выпить. Трактирщик предложил ему свой фирменный напиток, от которого человек мог проспать непробудным сном тысячу дней, но в последний момент забыл предупредить о необычном свойстве вина. Домашние, увидев явно затянувшийся сон Юаня, решили, что он опился и умер, и вскоре похоронили его. Через тысячу дней трактирщик спохватился и пошел посмотреть, как обстоит дело с его клиентом. Ему сообщили, что тот умер три года назад. Когда домочадцы открыли гроб, то обнаружили в нем медленно просыпающегося Юаня.
Саманный дом
Подобные сюжеты весьма популярны в искусстве. Алкогольные мотивы забавляли общество, хотя, естественно, откровенных пьяниц не жаловали. Водку и вино в современном Китае энергично рекламируют звезды кино и чемпионы Олимпийских игр, в том числе очень юного возраста, известные артисты, спортсмены и тренеры. Что же касается национальной классической поэзии, то здесь вино традиционно окрыляло поэта и позволяло ему вырваться из серых будней мирской суеты; опьянение, по словам
В. М. Алексеева, «превращает поэта и ученого в сверхпоэта и сверхученого».
Бо Цзюйи, писавший в эпоху Тан, в стихотворении «Встретились со старым другом» практически исключает возможность душевного и эмоционального общения вне застолья:
Мы разошлись,
вдруг снова повстречались
Нам кажется,
что это только сон:
У нас сейчас
и радость и веселье,
Отставь вино,
и пусто станет вновь.
Этот мотив повторяется у него неоднократно. В стихотворении «Я огорчен весенним ветром» он с грустью пишет о чувстве неопределенности и затянувшегося уныния, связывая его с недавними вынужденными ограничениями религиозного характера. Теперь лишь вино может изменить настроение поэта:
В храме постились мы долгие дни,
кончили только теперь.
Смех и забавы друзей за вином
мною забыты давно.
Если сейчас не нальешь ты вина,
выпить меня пригласив,
Значит, и ты равнодушен ко мне так же,
как ветер весны.
Как тут не вспомнить замечательные четверостишия-рубаи гениального Омара Хайама (1048–1123 гг.)! Вот только два из них:
Мы, покинувши келью, в кабак забрели,
Сотворили молитву у входа, в пыли.
В медресе и в мечети мы жизнь загубили —
В винном погребе снова ее обрели.
Если ты не впадаешь в молитвенный раж,
Но последний кусок неимущим отдашь,
Если ты никого из друзей не предашь —
Прямо в рай попадешь… Если выпить мне дашь!
Вполне вероятно, что поэты ярких и самобытных школ — китайской и персидско — таджикской — имели в виду разные виды вина (рисовое и виноградное), хотя с середины VII века проблем с производством в Китае горячительного и возбуждающего напитка из винограда, как уже было сказано выше, не возникало. В данном случае речь совсем о другом: поэтов сближает отрицание аскетизма и сомнительной трезвости и прославление волшебного напитка.
О виноградном вине и черно-зеленых чарках из наньшаньского нефрита, что добывается на территории современной провинции Ганьсу, упоминается в стихотворении танского поэта VIII века Ван Ханя. В лаконичном четверостишии его герои хотят выпить прекрасного вина из искрящихся чар, под звуки китайской лютни седлая коней и отправляясь в военный поход; не надо смеяться, если кто-то из них окажется пьян и рухнет на землю, ведь многие никогда не вернутся с поля брани. О других произведениях Ван Ханя почти ничего неизвестно, но это считается национальной классикой.
Тема вина всегда вдохновляла поэтов Поднебесной, особенно часто обращался к ней великий Ли Бо (701–762 гг.). Многое в его творчестве становится понятным, когда читаешь стихотворение «Под луной одиноко пью»:
Среди цветов поставил я
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино
И друга нет со мной.
И тень свою я пригласил —
И трое стало нас.
Но разве, спрашиваю я, —
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать,
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь — и в такт
Колышется луна,
Пляшу — и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели — разошлись,
Кто как — своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи— той, что между звезд,
У Млечного пути.
Его большой друг Ду Фу, с которым они вместе путешествовали и поднимались в горы, чтобы полюбоваться природными ландшафтами, беседовали о литературе, читая друг другу собственные стихи, собирали лечебные травы, постигая даосскую премудрость, с огромной симпатией относился к Ли Бо и в то же время оставлял место для доброжелательной шутки. Он сочинил забавную оду о бессмертных пьяницах — знаменитых поэтах, каллиграфах, ученых.
В пантеоне даосских святых есть группа из восьми бессмертных гениев, пользующихся особой популярностью в народе. Поэт использовал данный мотив, но в своем произведении имел в виду совершенно иных лиц — бесшабашную компанию любителей вина, состоявшую из талантливых и интересных людей, среди которых, разумеется, был и Ли Бо. О старшем товарище Ду Фу сказал так:
У поэта Ли Бо на доу вина —
Сто превосходных стихов.
В Чанъани на рынках знают его
Владельцы всех кабаков.
Сын Неба его пригласил к себе
