Книга Дороги хаджа - Самид Агаев

Али промолчал.

В море

В корзине Фомы оказался большой шмат вяленого мяса, хлеб, круг сыра, несколько луковиц, сырые яйца и редька.

– А это что? – спросил Егорка, указывая на бочонок.

– Вино, – ответил монах.

– Так много.

– Недорого просили, да и посуды у меня не было, чтобы в розлив взять.

– А ты что же пить здесь собираешься?

– А по-твоему я эту бочку взял, чтобы руки себе занять?

– Судя по тому, что капитан мусульманин, то здесь не особо разгуляешься, – заметил Егор. – Хотя знал я одного хафиза, который перед каждой выпивкой говорил, что не пьет.

– Это ничего, – сказал Фома, – дождемся темноты и выпьем. Ночью, небось, все спать будут.

Егорка засмеялся.

– Что? – удивился монах.

– А ты что же ночью спать не собираешься?

– Отчего же, собираюсь. Но не сразу. Видишь ли, брат мой во Христе, в монастыре мы только и делаем, что занимаемся умерщвлением плоти. Где же мне еще разговеться, как не в пути?

– Понятно, – сказал Егор, – только не брат я тебе.

– Христиане – все братья, – кротко ответил монах.

– Увы, путник, я не христианин, – сказал Егор.

Здесь в стране кипчаков, он мог признаться в этом, не боясь, что на него донесут властям.

– В кого же ты веруешь, сын мой, – вопросил монах, – неужто в Магомета?

– Я придерживаюсь веры наших с тобой предков, – заявил Егорка.

– Да, но Русь крестилась.

– Русь крестилась, а мы не стали.

Егорка редко вспоминал, а тем более говорил о своей вере. Но если речь заходила о религии, никогда не скрывал ничего. Христианство, став государственной религией на Руси, несмотря на внешнее миролюбие, проявило нетерпимость к инакомыслию.

– Ну что же, – сказал Фома, – это дело такое, интимное можно сказать, дело твоей совести.

– Я тоже так считаю, по мне, был бы человек хороший.

– И я так думаю, вот за это и выпьем. Когда все уснут, – добавил монах.

Тем временем погрузка закончилась. Капитан отдавал команде последние распоряжения. На борт поднялся таможенный чиновник, осмотрел груз, получил полагающую ему мзду, дал добро. Капитан махнул рукой. Матросы отвязали канаты, убрали трап, и, упираясь шестами в пристань, стали отталкивать судно. Когда судно отдалилось от причала на длину шестов, в дело вступили гребцы. Кормчий налег на руль, в несколько взмахов они выровняли корабль в необходимом направлении и слаженными ударами весел погнали его в открытое море. Послюнявив палец, капитан определил направление ветра и дал команду поднять парус. Двое пассажиров с интересом следили за действиями матросов. По просьбе монаха Егорка спросил у проходящего мимо капитана, когда он предполагает быть в Персии? Вопрос капитану не понравился, нахмурившись, он ответил, что Аллаху одному известно.

– Моряки, люди суеверные, – передавая слова капитана, добавил Егорка.

Поскольку лицо монаха ничего не выражало, Егорка продолжал:

– Мусульмане разделяют людей на три категории.

– Интересно, на какие же? – спросил Фома.

– Живые, мертвые и те, кто плывет по морю, то есть, находятся между жизнью и смертью.

– Это я уже понял, – мрачнея, сказал Фома.

– Кроме того, в мусульманском судопроизводстве есть категория свидетелей – добропорядочных людей, которые зарабатывают себе этим делом на жизнь, участвуя на той или иной стороне процесса. Так вот в свидетели никогда не допускали школьных учителей и моряков. Первых, по причине их безнадежной глупости и несостоятельности. Поскольку, считалось, что человек настолько никчемен, что не смог найти себе другого занятия в жизни. А вторых – потому что они были безответственны, то есть в любой момент могли утонуть, не ответив за свидетельство.

– Достаточно, – раздраженно сказал Фома. – Ты более, чем полно разъяснил мне суть суеверия моряков. Правда, нашел не самое лучшее время для этих речей.

– От судьбы не уйдешь, – ответил на упрек Егорка, укладываясь на скамейке.

– Ты что же, спать собираешься? – спросил монах.

– Да. А что же делать еще? Темно, ночь уже.

– Да где же темно? Луна вона. Да и звезд сейчас насыплет.

Поскольку Егорка уже не отвечал, Фома тяжело вздохнул и добавил:

– А я от испугу вряд ли засну. У, ирод, нагнал на меня страху и спит.

– Я все слышу, – отозвался Егорка.

– Да я не тебе, – сконфузился монах, – я вообще.

Реакции не последовало. После сказанного, Егорка мгновенно уснул. Монах, тяжело вздохнув, посмотрел за борт, где бурлила темная вода, перекрестился. Прочитал про себя «Отче наш, иже твое еси, на небеси», вслух добавил «Пресвятая богородица, спаси и сохрани». Гребцы, несмотря на то, что судно шло под парусом, все еще сидели на веслах. Монах испустил еще один вздох, тяжелей и продолжительней прежнего, дотянулся до бочонка, лежащего на скамье погладил его. Убедившись, что на него никто не смотрит, достал из обширных потайных карманов деревянный цилиндр, разъял его, получив, таким образом, две чашки. Вывернул из бочонка пробку, наполнил чашку вином. Еще раз перекрестился, сказав на этом раз: «Господи, прости мя грешного, бо не ведаю, что творю», выпил и сразу же наполнил вновь. Корабль тем временем шел ходко, не теряя, однако, берег из виду. На небосклон взбиралась большая серебристая луна. Одна за другой зажигались звезды. Вдруг как-то посвежело. Монах выпил еще и налил снова.

Между тем Егорке в это время снился довольно странный сон. Будто бы он спит и чувствует, как кто-то трогает его за плечо. Сон крепок и прикосновение легкое, ласковое, но он открывает глаза и видит перед собой довольно смуглого человека с длинными черными волосами в светлой хламиде. Разум и кротость светятся в его лице. «Прости, что я потревожил твой сон, добрый человек», – говорит он. «Ничего, – отвечает Егорка, – я еще засну». «Помоги рабу божьему Фоме, добраться до светлых чертогов», – просит человек.

Егорка почему-то догадывается, кто это может быть, но не хочет произносить его имени вслух. Однако полной уверенности нет, поэтому он считает возможным возразить. «Неужели, – говорит он, – это имеет значение для тебя»? «Для меня никакого», – отвечает человек, – «но для него это важно». «А почему я?» – спрашивает Егорка. «Потому что тебе с ним по пути». Егорка хочет возразить, что у него свои дела и своя дорога, но вдруг отчетливо понимает, что все, что он скажет – несущественно перед просьбой этого человека. И он не может отказать ему. Загадочный человек еще что-то говорит, а Егорка отвечает ему. Но, проснувшись, не может вспомнить подробностей разговора, отчетливо помнит только эту просьбу. Некоторое время он лежит, пытаясь заснуть, но, поняв, что это ему не удастся, встает, то есть садится. Неожиданно озябнув, охватывает плечи руками. Фома, сидящий рядом икает, и до Егорки доходит запах вина.