Книга Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс

Ленинская тактика революции требовала управления толпой. Трудно сказать, инстинктивно или намеренно, но он следовал теории поведения толпы, сформулированной впервые французским социологом Гюставом Ле Боном в книге «La Psychologic des Foules» («Психология толпы») в 1895 году[38]. По Ле Бону, индивид, становясь частью толпы, теряет индивидуальность и растворяется в так называемой «коллективной личности», которой присуща специфическая психология. Основные ее черты — пониженная способность к логическому суждению и соответственное гиперболизированное ощущение «несокрушимой мощи». Уверенная в своей непобедимости, толпа жаждет действия, поэтому ею можно манипулировать: «толпа находится в состоянии выжидающего внимания, и это делает ее доступной для внушения». Особенно отзывчиво реагирует толпа на призыв к применению насилия, лишь бы в нем присутствовала ассоциация слов и идей, вызывающая «грандиозные и туманные образы», облеченные «загадочностью», такие, как «свобода», «демократия», «социализм». Толпы идут за фанатиками, которые непрестанно возбуждают их сильными повторяющимися образами. Поэтому, заключает Ле Бон, сила, ведущая толпы, сродни религиозной вере, «она требует божества прежде всего», вождя, которому толпа приписывала бы сверхъестественные достоинства. Религиозное чувство толпы очень просто: «Поклонение тому существу, которому приписывается превосходство, страх перед той силой, которой он якобы обладает, слепое повиновение его приказам, неспособность критически отнестись к его мнениям, желание всячески распространять их и наклонность считать врагом каждого, кто их не разделяет»48.

Более современный исследователь поведения толпы привлекает внимание к динамике масс: «Как только толпа оформилась, она начинает быстро расти численно. Трудно переоценить напор и решительность, с какими она распространяется вширь. Покуда толпа ощущает свой рост — например, в революционной ситуации, когда вначале зарождается небольшая, но сильно возбужденная толпа, — она воспринимает все, что мешает ее росту, как оковы… Толпа подобна осажденному городу и, словно во время осады, противостоит врагу — как за стенами, так и внутри их. В процесс борьбы она привлекает все больше и больше сторонников с прилегающих территорий»49.

В редком порыве откровенности Ленин однажды сообщил своему соратнику П.Н.Лепешинскому, что хорошо понимает принципы массовой психологии: «В конце лета 1916 г. В.И. в интимной беседе довольно уверенно предсказывал поражение революции и намекал на необходимость готовиться к отступлению. Если же он, несмотря на такое пессимистическое настроение, продолжал все-таки держать курс на напряжение революционных сил пролетариата, то это, по-видимому, из тех соображений, что революционная актуальность масс никогда не помешает. Если еще выпадет какой-нибудь шанс на победу или даже на полупобеду, то в значительной мере именно благодаря этой актуальности»50. Другими словами, массовое действие, даже при неуспехе, оставалось ценным средством поддержания толпы на высоком уровне напряжения и боевой готовности[39]. Три месяца после возвращения в Россию Ленин прожил на одном дыхании, пытаясь свалить Временное правительство путем массовых выступлений. Он подвергал и само правительство, и социалистов, которые его поддерживали, бесчисленным словесным нападкам как предателей революции, последовательно призывал население к гражданскому неповиновению: армию — игнорировать приказы правительства, рабочих — брать управление фабриками в свои руки, общинное крестьянство — захватывать частные земельные владения, национальные меньшинства — бороться за свои национальные права. Четкого плана действий у него не было, но в том, что успех рано или поздно придет, он не сомневался, потому что каждая вылазка обнаруживала нерешительность противника и его неспособность к действию. Если бы во время июльского путча у Ленина не сдали нервы, он вполне мог взять власть уже тогда, а не в октябре.

Несмотря на то, что тактика Ленина (а затем и Троцкого) была сильно военизирована, она парадоксальным образом не приводила к частому применению физической силы. Это должно было прийти позже, уже после захвата власти. Целью пропаганды и словесной трескотни, провоцирования массовых демонстраций и уличных беспорядков было внедрить в сознание противника и всего народа общее чувство неизбежности: наступает время перемен, предотвратить которые невозможно. Как впоследствии его ученики и подражатели Муссолини и Гитлер, Ленин на пути к власти стремился первым делом сломить дух тех, кто стоял у него поперек дороги, убедить их, что они обречены. Победа большевиков в октябре была на девять десятых победой психологической: привлеченные силы были ничтожны — всего несколько тысяч человек на страну со стопятидесятимиллионным населением, и не было сделано практически ни одного выстрела. Вся операция целиком служила подтверждением поговорки Наполеона: «Битва выигрывается или проигрывается в умах людей прежде, чем она началась».

* * *

Первую попытку захватить власть большевики предприняли 21 апреля, воспользовавшись военным кризисом, в котором тогда оказалась Россия.

Вернемся к тому, как в конце марта 1917 года Исполком оказывал давление на Временное правительство с тем, чтобы оно дезавуировало претензию, заявленную Милюковым на австрийские и турецкие территории. Чтобы усмирить социалистов, правительство выпустило 27 марта декларацию, в которой, не тратя много слов на отказ от аннексионистских претензий, объявляло целью России «длительный мир», основанный на «самоопределении наций».

Сделанная уступка восстановила порядок, но очень ненадолго. Проблема снова оказалась предметом спора, когда в апреле в Россию вернулся В.М.Чернов. Предводитель партии эсеров провел годы войны на Западе, большей частью в Швейцарии, где принимал участие в Циммервальдской и Кинтальской конференциях и издавал, предположительно на средства Германии, революционную литературу для русских военнопленных в Германии и Австрии51. Возвратясь в Петроград, он немедленно развернул кампанию против Милюкова, призывая к его отставке, и потребовал от правительства передать декларацию от 27 марта главам союзных государств в качестве формального заявления о целях России в войне. Милюков возражал против выполнения этого требования на том основании, что союзники могли принять формальное отречение России от обещанных ей территорий за намерение выйти из войны. Кабинет, однако, с его мнением не посчитался: Керенский проявил здесь особое рвение, поскольку это могло подорвать позиции Милюкова, главного соперника, и усилить его собственные позиции в Советах52. Мало-помалу был достигнут компромисс. Правительство соглашалось передать союзникам декларацию от 27 марта, но только в сопровождении ноты, поясняющей, что у России нет намерения выйти из войны. По словам Керенского, проведенная Милюковым и одобренная кабинетом нота «должна была удовлетворить самых яростных критиков Милюковского империализма»»53. В ней заново утверждалась решимость России бороться за «высокие идеи», разделяемые союзниками, и «вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников»54. 18 апреля (1 мая по западному календарю) оба документа были отправлены телеграфом в посольские представительства России за границей для передачи властям союзников.