Книга Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Развернув наступление с юга, запада и севера на всем протяжении почти полутора тысяч километров границы, немецкое командование планировало блицкриг, массированный удар всеми силами, чтобы сразу взорвать польскую оборону, окружить и уничтожить главные польские силы, сломить сопротивление.

Польское командование рассчитывало, что, приняв на себя первый удар, Польша будет вести войну в коалиции с Францией и Великобританией, которые начнут наступление с 15-го дня после мобилизации. Предполагалось, что соседние государства сохранят нейтралитет, а это позволит бросить все силы против Германии, что связь с союзниками будет осуществляться через Румынию и, возможно, СССР. В середине 1939 г. на совещании руководства инспектората армии Рыдз-Смиглы поставил вопрос о возможности агрессии со стороны соседей. Было признано, что реальная угроза исходит со стороны гитлеровской Германии и следует укрепить оборону на западной границе. Советский Союз, вероятнее всего, сохранит нейтралитет и будет благоприятствовать Польше и западным державам. Поэтому было решено перебросить части с восточных территорий на западные границы{1}.

Гитлер определил принцип будущих действий против Польши в июне 1939 г. так: «...Если дело дойдет до скрещения германо-польского оружия, то германская армия будет действовать жестоко и беспощадно. Немцы во всем мире ославлены как гунны, но то, что произойдет в случае войны с Польшей, превзойдет и затмит гуннов. Эта безудержность в германских военных действиях необходима, чтобы продемонстрировать государствам Европы и Юго-Востока на примере уничтожения Польши, что означает в условиях сегодняшнего дня противоречить желаниям немцев и провоцировать Германию на введение военных сил»{2}.

Немецкие войска в ходе первого наступления достигли значительных успехов, но окружить польскую армию им не удалось. В ходе полутора тысяч боев и столкновений за 36 дней войны с немцами, оказав в ряде мест (Вестерплатте, Мокра, Млава, Визна, Бзура, оборона Варшавы и др.) отчаянное сопротивление, эта армия потеряла около 70 тысяч убитыми и умершими от ран, около 460 тысяч пленными. В декабре 1939 г. Рыдз-Смиглы скажет: «Начиная войну, я хорошо понимал, что она неизбежно будет проиграна на польском фронте, который я считал одним из участков великого антинемецкого фронта; начиная в небывалых условиях борьбу, я чувствовал себя командиром участка, который должен быть принесен в жертву, чтобы дать другим время и возможность организоваться и подготовиться»{3}.

Первым жестом поддержки были ультиматумы английского и французского правительств, направленные в Германию с требованием немедленно прекратить военные действия и вывести войска с польской территории. В ответ на отказ они объявили Германии войну, к чему присоединились британские доминионы. Но 15 европейских стран и США объявили о своем нейтралитете.

Политическая и военная элита Британии и Франции вскоре пришли к выводу, что наступательные действия с их стороны нецелесообразны. Французский начальник штаба генерал М. Гамелен уже 5 сентября заявил, что шансов у Польши на продолжение сопротивления нет и «это является основанием для сохранения наших сил», поэтому не следует обращать внимание на всеобщее возмущение и начинать военные действия{4}; накануне майские решения были подтверждены на «саммите» французского и английского командований. На западном фронте велась «странная война».

Французский посол в Польше Л. Ноэль уже 6 сентября предложил перевести польское правительство во Францию, а 11-го он обсуждал этот вопрос с Беком, одновременно начав переговоры с Румынией, но не о пропуске польского правительства, а об его интернировании. У Ноэля на примете был другой, свой кандидат в премьеры — генерал В. Сикорский.

При обсуждении проблемы перехода границы польское правительство руководствовалось бельгийским прецедентом периода Первой мировой войны. Это позволило бы, во-первых, соблюсти конституционную преемственность польской государственности и, во-вторых, продолжить при поддержке союзных держав сопротивление за рубежами страны, то есть не капитулировать, что могло бы послужить основой прекращения действия международных соглашений.

Польша все ждала помощи. Между тем Высший военный совет в Париже принял 8 сентября решение не высылать в Польшу ни одного самолета, не бомбардировать объекты в Германии. Через несколько часов был отдан приказ прекратить военные действия против нее. 9 сентября была подтверждена стратегия многолетней войны, при глобальной завершении которой только и будет решаться судьба Польши.

Перед заседанием премьер-министров двух стран в Абвиле 12 сентября эксперты пришли к выводу, что Польша проиграла войну. Даладье и Чемберлен решили, что помогать Польше уже бесполезно.

Широкое общественное мнение западных стран было настроено иначе. Коммунистические партии руководствовались установками антифашистской борьбы. Компартия Норвегии 2 сентября в газете «Арбейдерен» определила Гитлера как безусловного агрессора, который «метал громы и молнии по поводу „несправедливости“ Версальского мира, „гонений“ на национальное меньшинство, по поводу „нарушения границы“ поляками и т.п.», а теперь он «еще раз пытается добиться своего: уничтожить другие нации и закабалить другие народы». ЦК компартии США записал в решении, что необходима «широкая моральная, дипломатическая и экономическая помощь польскому народу и всем тем, кто помогает Польше защищать свою национальную независимость»{5}. ЦК компартии Швеции 4 сентября опубликовал манифест, в котором было записано: «Империалистическая война за новый передел мира между капиталистическими великими державами вступила в новую фазу. Гитлеровская Германия напала на Польшу. [...] История человечества не знает более черного преступления, чем насильственные действия национал-социалистских безумцев против Польши, могущие вызвать всеобщую европейскую войну, всемирную войну...» Отважные коммунисты из берлин-бранденбургского комитета в своем воззвании включили в число лозунгов призыв: «За свободу Австрии, Чехословакии и Польши!»{6}

Секретариат Исполкома Коминтерна был в полном замешательстве. Он заседал и 1, и 2 сентября, признал «в основном правильной» позицию в отношении советско-германского пакта, но не мог установить, какова должна быть тактическая линия Коминтерна в связи с «начавшейся германо-польской войной и угрозой ее расширения». 5 сентября Г. Димитров обратился к А. Жданову с письмом о необходимости обсудить со Сталиным испытываемые руководством Коминтерна «исключительные трудности»: «для их преодоления, как и для принятия правильного решения, мы нуждаемся больше, чем когда бы ни было, в непосредственной помощи и совете товарища Сталина». Рукою Димитрова было помечено: «Беседа с т. Сталиным в присутствии тт. Молотова и Жданова состоялась 7.9.39— 8.9.39»{7}.