Книга Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

Так Аполлон Делосский сделался и Аполлоном Дельфийским. Люди по сей день ездят в Дельфы — спросить о будущем. Я сам в том числе. Аполлон никогда не лжет, но никогда не дает и прямого ответа: он развлекается тем, что отвечает вопросом на вопрос — или шарадой настолько смутной, что она обретает смысл слишком поздно, когда уже ничего не предпримешь.

Чтобы искупить прискорбное убийство и позволить приконченному Пифону спать вечным сном смерти в объятиях его матери Геи, Зевс наконец закрепил усыпальницу Пифона — остров Делос — на земле. Остров больше не плавает привольно, но все, кто навещает его, подтвердят, что к нему до сих пор трудно подобраться: его одолевают периодические ветра-мельтеми и коварные течения. Любого путешествующего на Делос с немалой вероятностью ждет лютая морская болезнь. Словно Гера так и не простила Делос за то, какую роль он сыграл в рождении ЛЕТОИДОВ — славных близнецов Артемиды и Аполлона.

Майя, Майя

Сколько же теперь стало олимпийцев? Давайте быстренько посчитаем по головам. Зевс — на троне, Гера — при нем, итого двое. Рядом — Гестия, Посейдон (которому нравилось выбираться на сушу и приглядывать за Зевсом), Деметра, Афродита, Гефест, Арес, Афина, Артемида и Аполлон — итого одиннадцать. Аид не считается, потому что он все время торчал в преисподней и место в додекатеоне его нимало не интересовало. Одиннадцать. Стало быть, для кворума в двенадцать недостает одного.

Не успела пыль осесть, а истошные обвинения из-за неурядицы с Пифоном притихнуть до упреков и неласковых взглядов, как Зевс узрел путь своего долга. Нужно родить двенадцатого, последнего бога. Или, иными словами, его чокнутый на сексе взор пал на очередную аппетитную бессмертную.

Во время титаномахии Атлант, самый свирепый боец среди титанов, породил семь дочерей от океаниды ПЛЕЙОНЫ. В ее честь те семь сестер получили имя ПЛЕЯДЫ, хотя иногда, из почтения к отцу, к ним обращались как к АТЛАНТИДАМ.

Старшая, самая пригожая из тех темноглазых сестриц, звалась МАЙЕЙ. Она жила себе застенчивой и счастливой ореадой на приятных коринфских склонах горы Киллены в Аркадии[96]. Счастливой она была, пока однажды ночью великий бог Зевс не явился к ней и не заделал ей ребенка. С великой скрытностью — ибо слухами о Герином отношении к Зевсовым внебрачным чадам полнился белый свет, и те слухи вселяли страх во всякую красавицу, и в Греции, и за ее пределами, — Майя, когда пришел срок, родила в удаленной скрытой пещере здорового мальчика и назвала его ГЕРМЕСОМ.

Чудо-чадо

Гермес показал себя необычайно шустрым и развитым ребенком из всех, что когда-либо дышали в этом мире. Через четверть часа после рождения он переполз всю пещеру из конца в конец, одновременно болтая с ошарашенной матерью. Еще через пять минут он запросил какой-нибудь свет, чтобы получше разглядеть стены. Света ему не дали, и тогда он стукнул камнем по камню над жгутом из соломы и развел огонь. Ничего подобного раньше никому не удавалось. Встав во весь рост (все еще даже не получаса отроду), этот замечательный младенец объявил, что собирается на прогулку.

— Тугая тьма этого тесного тайника сообщает мне болезненно острую клаустрофобию, — сказал он, изобретая попутно аллитерацию и целое семейство слов, содержащих «фобия». — До скорейшего свидания. Займись прядением или вязанием — или чем там еще, как полагается хорошей матери.

Выбравшись на склон горы Киллены, этот исключительный и поразительный чудо-ребенок принялся мурлыкать себе под нос. Его мурлыкание сделалось мелодичным пением, какому тут же стали подражать соловьи в окрестных лесах — и с тех пор всё пытаются изобразить.

Гуляя по окрестностям, Гермес не ведал, как далеко забрался, но на каком-то поле открылся ему чудесный вид стада снежно-белых животных, что щипали траву и тихонько мычали в лунном свете.

— О! — зачарованно вздохнул он. — Какие чудные мумучки. — Пусть и был чрезвычайно развит, детские словечки он еще не превзошел.

Гермес смотрел на коров, коровы смотрели на Гермеса.

— Идите сюда, — велел он.

Коровы поглядели еще немножко, а затем опустили головы и продолжили пастись.

— Хм. Так вот, значит, да?

Гермес быстро поразмыслил, собрал длинные листья травы и наплел из них некие коровьи подобия подков, а затем приделал их ко всем копытам каждой коровы. Свои крошечные пухлые ножки он обернул лавровыми листьями. Затем отломил ветку юной ивы, оборвал с нее листья, и получился длинный хлыст, каким Гермес принялся умело шпынять коров и, подхлестывая, согнал их в сплоченное и послушное стадо. Для верности он сопроводил их вверх по склону и прямо в пещеру, где его ошарашенная и обеспокоенная мать тревожно ждала его, с тех пор как он столь безмятежно убрел вдаль.

У Майи это был первый опыт материнства, но она не сомневалась: поразительные замашки и причудливое поведение ее сына необычны — даже среди богов. Она знала, что Аполлон еще младенцем победил Пифона, а Афина, конечно, родилась при полном вооружении, но сотворить огонь из одних лишь камней? Гонять скот? И чем это он помахивает у нее перед носом — черепахой? Уж не снится ли ей все это?

— Так, мама, — произнес Гермес. — Слушай. У меня есть мысль. Будь любезна, оглуши черепаху, вытащи мясо и приготовь его. Предполагаю, что получится вкуснейший суп. Я бы посоветовал добавить побольше дикого чеснока, а также чуточку фенхеля. Основным блюдом у нас будет говядина, с чем я сам сейчас разберусь. Одолжи нож — и я вернусь к тебе, не успеешь оглянуться.

С этими словами он исчез в глубине пещеры, и из-за камней донесся душераздирающий крик коровы, горло которой перерезали пухлые младенческие ручки.

После действительно великолепного ужина — и Майе пришлось это признать — она отважилась спросить сына, каковы его замыслы, ибо малыш развешивал перед огнем коровьи кишки. Дожидаясь, пока вонючие потроха высохнут, он проделал мелкие дырочки вдоль края черепашьего панциря.

— У меня есть мысль. — Это все, что ей удалось из него выудить.

Аполлон читает знаки

Знал это Гермес или нет, неведомо, но в первую свою ночь на Земле прошел он довольно далеко. От места своего рождения на горе Киллене к северу через поля Фессалии и вплоть до самой Пиерии, где обнаружил и прибрал к рукам стадо. И вернулся обратно. Детскими шажками это немаленькое расстояние.

А вот чего Гермес точно не мог знать: те белые коровы принадлежали Аполлону, и он их очень ценил. Когда весть об исчезновении стада добралась до хозяина, он в ярости ринулся в Пиерию, чтобы поймать, как ему думалось, злокозненную шайку воров в их логове. Дикие дриады или фавны склонились ко злу, решил он. Они пожалеют, что увели собственность у самого бога стрел. Он лег на поле, где паслось стадо, — чтобы изучить почву со всей пристальностью опытного следопыта. К его изумлению, разбойники не оставили никаких ценных следов. Он разглядел лишь беспорядочные мазки, бессмысленные завихрения и спирали и — если только сам не сошел с ума, — одинокий детский след. Отпечатки, мало-мальски похожие на коровьи копыта, вели не прочь с поля, а к нему!