Книга Крушение пирса - Марк Хэддон

– Успокойся, – остановила ее Мэдлин, – не начинай, ведь он даже еще не приехал.

– В прошлом году он вел себя как последняя задница, – ничуть не смущаясь, заявила Сара, – и в этом году, уверена, будет вести себя точно так же.

Мартин, бросив быстрый взгляд на Роберта, потер руки и предложил:

– Выпьем?

Вскоре небо совсем почернело. Снег все продолжал идти, и в укромных уголках, куда не добирался ветер, его слой становился все толще, а с наветренной стороны даже образовались красивые, пушистые, как в рождественском календаре, сугробы. Снег, точно сахарная глазурь на сливовом пудинге, делал расплывчатыми очертания предметов, и в нем словно таяли зеленые изгороди, телеграфные провода, автомобили, почтовые ящики, мусорные баки. Мир постепенно терял острые углы, и, если посмотреть наверх, казалось, что это звезды падают на тебя с небес и, как ни удивительно, оказываются вовсе не огромными яростно крутящимися шарами, а крошечными кристалликами льда, тут же тающими на ладони.

Мартин велел Мэдлин перестать наконец суетиться и заверил ее, что с Гевином и Эмми все будет в порядке. Одним из основных принципов Мартина было то, что в итоге все всегда складывается хорошо, за исключением редких случаев, а стало быть, следует беречь силы, чтобы иметь возможность справиться с любыми непредвиденными обстоятельствами. Однако мысленно он все же, никому не признаваясь, решал непростую задачку: что стал бы делать сам, если бы ночью при таком снегопаде его машина застряла в пути. Интересно, думал он, как долго, например, двигатель может работать «на нейтрале», хоть как-то поддерживая систему отопления? Хотя, конечно, слой снега – тоже своего рода изоляция… Но надо помнить, что в закрытой машине всегда существует опасность отравления выхлопными газами…

Зеленый «фольксваген-туран» свернул с основного шоссе, и два конуса галогенового света, мерцая, уперлись в стену медленно падающих снежных хлопьев. Автомобиль слегка занесло, но вскоре он снова отыскал нужную колею, и под колесами заскрипел снег, уже успевший стать довольно плотным. Время от времени машина все же начинала «плыть», и сидевший за рулем Лео, младший сын Мартина и Мэдлин, старался побыстрее его выровнять. Рядом с Лео сидела его жена Софи, а дети, Дэвид (11 лет) и Аня (10 лет), устроились на заднем сиденье. В конце концов Лео решил, что не имеет смысла пытаться протиснуться сквозь «бутылочное горлышко» между каменными столбами ворот, ибо это грозило вполне вероятным ущербом автомобилю, и оставил свой «фольксваген» на дороге, припарковавшись довольно неудачно и ударившись о скрытый снегом бордюрный камень. От огорчения он даже голову на руль опустил, думая: «О господи! Я, кажется, здорово стукнулся!»

Лео был преподавателем истории в Дареме. В детстве его часто мучила мысль о том, что он не родной ребенок в семье, а его усыновили. Эти подозрения иногда мучили его и во взрослом возрасте. Любые семейные сборища в восприятии Лео имели некий очистительный характер, и после них у него всегда возникало страстное желание провести следующий праздник в полном одиночестве, в пеших прогулках по какому-нибудь удаленному уголку земного шара. На самом деле Лео был очень похож на свою мать, а точнее, на того человека, каким его мать могла бы стать, если бы ее жизнь не исковеркала мощная деформирующая сила притяжения, которым обладал ее муж, заставлявший Мэдлин вечно вращаться вокруг него по строго заданной орбите. Лео больше любил слушать других, чем говорить сам. И практически в любом доме сразу определял, какая там царит атмосфера и какие чувства испытывают другие люди. Если кому-то из них было явно не по себе, Лео тут же невольно и сам разделял это настроение. Так что семейное празднование Рождества было для него, можно сказать, гарантированным поводом в очередной раз почувствовать себя не в своей тарелке.

Софи работала переводчиком – переводила деловые документы с исландского языка и со своего родного датского. Правда, в последние года два ей стали перепадать и материалы криминального характера. Она чувствовала себя в семье Лео столь же чужой, как и он сам, и старалась всегда держаться как бы на расстоянии, во-первых, пользуясь тем, что она иностранка, а во-вторых, притворяясь женщиной куда менее умной, чем была на самом деле. Так, она неправильно использовала те или иные слова или делала вид, что ее ставят в тупик некоторые причудливые местные обычаи, а потом испытывала одновременно и облегчение, и обиду, ибо никто из родственников Лео никогда даже не догадывался, что скрывалось за ее ужасными увертками.

Аня в данный момент пребывала в стадии свирепого конформизма, и ее родители находили это весьма удручающим (видеоигра «Симс», мультфильм «Холодное сердце», группа One Direction[19]). Впрочем, куда сильнее огорчали Лео и Софи весьма странные, а порой и отвратительные склонности Дэвида. Лео порой всерьез опасался, что это, возможно, сказываются те же разрушительные гены, которые заставляли дядю Софи в течение всей его взрослой жизни то и дело ложиться в психиатрическую лечебницу в Аугустенборге. Из всего множества книг, которые Лео прочел на эту тему, он уяснил лишь, что подобный психоз у мальчиков окончательно поднимает свою отвратительную голову только годам к двадцати, и это все же внушало родителям Дэвида некую надежду. Однако им было крайне сложно сдержать гнев и отвращение при виде очередной «коллекции» мертвых животных или насекомых, собранной сыном, – трупики вороны, мыши, жука-оленя, жабы мальчик бережно хранил, завернув в папиросную бумагу и уложив каждый в картонную коробочку. Таких коробочек, похожих на маленькие гробики, выстроившихся в ряд на полках в его комнате, было уже великое множество. И потом, как могли его родители не раздражаться, если временами он сам с собой разговаривал на каком-то непонятном языке, утверждая, что это тагалог, или тагальский язык, и говорят на нем на Филиппинах, но когда Лео это проверил, оказалось, что никакой это не тагальский.

Лео и Софи вытащили из багажника вещи – желто-черно-белый рюкзак Ани, как у одного из подручных главного героя мультфильма «Гадкий я», и древний кожаный ранец Дэвида, подаренный ему датским дедом; Дэвид ранец обожал, регулярно смазывал его жиром и носил постоянно, хотя при этом становился похож на маленького клирика времен Ренессанса.

Лео немного постоял, оглядывая расстилавшееся вокруг кристально-чистое, сине-черное темное пространство и прислушиваясь к… да ни к чему он не прислушивался, если не считать голосов сына и дочери – они спорили, кто именно швырнул сумку со свернутым спальным мешком в снег. Вокруг стояла полная тишина – Лео каждый год забывал, до чего здесь бывает тихо зимой, пока эту тишину не нарушит какая-нибудь мелочь: хрустнет стекло разбитой елочной игрушки, тонкое, как яичная скорлупа, или духовой оркестр Армии Спасения вдруг заиграет «Я видел три корабля», или вдруг повалит густой снег… Он забывал, каким необычным, чудесным казалось ему когда-то Рождество, каким необычным было все, что следовало за празднованием Нового года, и это следовало пережить, принять или выстрадать. Но теперь?.. Не жизнь, а сплошное каботажное плаванье, чередующееся с простоями, словно у него неисчерпаемый запас времени, словно эти секунды, часы и дни можно запросто смахнуть со стола, точно крупинки рассыпанной соли…