Книга Американха - Нгози Адичи Чимаманда

— Зато он позволит себе какую-нибудь мелочь, у него улучшится настроение, и он сегодня вечером жену не станет колотить, — возразила тетя Уджу. Посмотрела в окно и сказала: — Тормози, Сола, — захотела хорошенько рассмотреть аварию на Осборн-роуд:[59] автобус влетел в автомобиль, передок автобуса и зад машины всмятку, оба водителя верещат друг на друга, их разделяет растущая толпа. — Откуда эти люди? Откуда они берутся, когда авария? — Тетя Уджу откинулась на сиденье. — Знаешь, я уже и забыла, что такое ездить на автобусе. Так легко ко всему этому привыкаешь.

— Дойди до Фаломо[60] да сядь в автобус, — сказала Ифемелу.

— Это не то же самое. И никогда уже не будет, раз есть другие варианты. — Тетя Уджу посмотрела на нее: — Ифем, брось тревожиться за меня.

— Я и не тревожусь.

— Ты тревожишься с тех пор, как я тебе сказала о своем счете.

— Если б так себя вел кто-то другой, ты бы сказала, что она дура.

— Я бы даже тебе не советовала так поступать. — Тетя Уджу отвернулась к окну. — Он изменится. Я заставлю его измениться. Нужно просто не торопиться.

Дома тетя Уджу вручила папе пластиковый пакет, набитый наличными.

— Плата за квартиру, за два года, брат, — сказала она со стеснительной небрежностью и пошутила на тему дырки у него на майке. В лицо ему она не смотрела, пока говорила, а он — ей, пока благодарил.

* * *

У Генерала были пожелтевшие глаза, что навело Ифемелу на мысль о его детстве впроголодь. Крепкое коренастое тело говорило о драках, которые он сам затевал и выигрывал, а торчавшие из-под губ зубы придавали ему смутно угрожающий вид. Его веселое мужланство Ифемелу удивило.

— Я деревенский мужик! — объявил он радостно, словно извиняясь за капли супа, летевшие ему на рубашку и на стол, когда он ел, или за громкую отрыжку после. Он приезжал вечерами, облаченный в зеленый мундир, при нем — один-два бульварных журнальчика, а его адъютант, услужливо семеня следом, нес чемоданчик и клал его на обеденный стол. Журнальчики Генерал забирал с собой редко, и экземпляры «Винтажных», «Первых людей» и «Лагосской жизни» захламляли квартиру тети Уджу, сплошь размытые фотоснимки и кричащие заголовки.

— Знала бы ты, чем эти люди занимаются, э, — приговаривала тетя Уджу, постукивая наманикюренным ноготком по журнальной фотографии. — Их настоящие истории — они даже не в журналах. Ога — вот кто суть-то знает. — И она рассказывала о каком-нибудь мужчине, занимавшемся сексом с каким-то большим генералом, чтоб заполучить доступ к нефти, или о том, что к главе государства еженедельно возят самолетом заграничных проституток. Она пересказывала эти байки с восторженным весельем, словно думала, будто осведомленность Генерала о гнусных сплетнях — обаятельный и простительный каприз. — Ты знаешь, он боится уколов? Целый Генерал командования, а при виде иглы пугается! — сказала тетя Уджу тем же тоном. С ее точки зрения, это было очаровательно.

Ифемелу не в силах была усмотреть в Генерале очарование — с этими его шумными неотесанными манерами, в том, как он шлепал тетю Уджу по заду, когда они отправлялись наверх, приговаривая: «Это все мне? Это все мне?» И как он болтал и болтал, не обращая внимания ни на какие попытки его перебить, пока не досказывал до конца. Одна из его любимых баек, он часто повторял ее Ифемелу, попивая «Звезду»[61] после ужина, — о том, до чего тетя Уджу не такая, как все. Он излагал ее самодовольным тоном, словно эта ее отличность от других отражала его хороший вкус.

— Когда я впервые сказал ей, что собираюсь в Лондон, и спросил, чего она хочет, она выдала мне список. Я, не глядя, сказал, дескать, знаю, чего ей надо. Духи, туфли, сумочку, часы, тряпки небось? Видал я лагосских девушек. Но знаешь, что там было? Одни духи и четыре книги! Потрясающе. Чаи.[62] Я битый час проторчал в книжной лавке на Пикадилли. Купил ей двадцать книжек! Ну какая еще лагосская лялька книжек попросит?

Тетя Уджу смеялась, ни с того ни с сего по-девчачьи податливо. Ифемелу прилежно улыбалась. Думала, что это недостойно и безответственно: этот старый женатый мужчина рассказывает истории про тетю Уджу — будто показывает нечистое нижнее белье. Она пыталась смотреть на него глазами тети Уджу — как на человека чудесного, человека, искушенного в земных удовольствиях, — но у нее не получалось. Ифемелу сознавала легкость бытия, радость тети Уджу по будням — сама она чувствовала себя так же, ожидая встречи с Обинзе после школы. Но с тетей Уджу и Генералом было иначе, неправильно, зря тетя Уджу чувствует такое к Генералу. Бывший возлюбленный тети Уджу, Олуджими, был совсем другой — пригожий, с приятным голосом, весь неброско лощеный. Они были вместе почти все университетские годы, видишь их рядом — и сразу понимаешь, почему они вместе.

— Я из него выросла, — сказала тетя Уджу.

— Разве когда вырастаешь вот так, не переходишь к чему-то лучшему? — спросила Ифемелу. Тетя Уджу рассмеялась, будто это и впрямь шутка.

В день переворота близкий друг Генерала позвонил тете Уджу и спросил, не с ней ли он. В верхах начались волнения: кое-кого из военных чинов уже арестовали. Генерала у тети Уджу не оказалось, она не знала, где он, забегала вверх-вниз по своей двухуровневой квартире, растревожилась, бросилась звонить, но все без толку. Вскоре начала задыхаться, дышала с трудом. Паника переросла в приступ астмы. Она хватала ртом воздух, тряслась, воткнула себе в руку шприц, попыталась вколоть лекарство, капли крови запятнали белье, Ифемелу вылетела на улицу и замолотила в дверь соседки, у которой сестра тоже была врачом. Наконец Генерал позвонил и сообщил, что с ним все в порядке, переворот не состоялся и с главой государства все хорошо; тетя Уджу перестала трястись.

* * *

В мусульманский праздник, один из тех двухдневных, когда немусульмане в Лагосе говорили любому, кого можно было счесть мусульманином, обычно привратникам — выходцам с севера, «Счастливой Саллы»,[63] а по НТВ без конца показывали, как люди режут баранов, Генерал пообещал заехать — впервые собирался провести официальный выходной с тетей Уджу. Все утро она проторчала в кухне, надзирая за Чикодили, время от времени громко напевала, была с Чикодили несколько фамильярнее обыкновенного, чуточку слишком поспешно смеялась с нею вместе. Наконец готовка завершилась, дом пропах специями и соусами, и тетя Уджу отправилась наверх принять душ.

— Ифем, иди сюда, помоги, пожалуйста, убрать у меня там волосы. Ога сказал, они ему мешают! — проговорила тетя Уджу, смеясь, а затем улеглась на спину, раскинула и задрала ноги повыше, подложив под себя старый бульварный журнал, и Ифемелу взялась за мыло для бритья.