Книга Короткие встречи с великими - Юрий Федосюк

Вскоре шаркающей походкой в тёплых домашних туфлях ко мне вышел и сам Федин, облачённый в просторную тужурку. Он повёл меня по крутой лестнице в свой кабинет, расположенный изолированно на втором этаже дачи. На письменном столе высились груды папок.

– Вот, готовлю своё собрание сочинений, – сказал хозяин. – Работа оказалась огромной, трудоёмкой. Всё надо перечитать, заново оценить для отбора, многое исправить.

Это вызвало моё молчаливое удивление: в те времена собрания сочинений удостаивались только умершие. После долгого перерыва Федин стал едва ли не первым исключением.

Визит длился недолго. Заполнив нужные документы, писатель вывел меня на участок, густо засаженный цветами.

– Вот слева – дача моего большого друга, человека, которого я высоко уважаю, прекрасного русского поэта Бориса Пастернака. Мы общаемся почти ежедневно.

Эти слова прозвучали как-то особенно подчёркнуто, выразительно.

И октября 1951 года мне пришлось провожать Федина, отлетавшего в Вену, на Внуковском аэродроме. Я заехал за ним в Лаврушинский переулок поздно вечером. Супруги Федины только что возвратились из Театра Вахтангова, где смотрели премьеру «Первых радостей». Усадили меня в столовой пить вместе с ними чай с вареньем. Я спросил о впечатлении от спектакля.

Вопреки ожиданиям – я чаял услышать обычное недовольство автора театром, не понявшим его замысла, – Федин сказал:

– Вы знаете, очень удачный спектакль. Почти всё получилось.

Мы поехали во Внуково по Большой Якиманке. По дороге я показал Федину дом, в котором жил в молодости Чехов и который он описал в «Свадьбе» (сейчас дома давно уже нет). Писатель живо заинтересовался, силился разглядеть в темноте и запомнить дом.

– Вот как? Живешь-живешь в Москве и так многого в ней не знаешь!

Далее я спросил его, будет ли он после «Первых радостей» и «Необыкновенного лета» писать книгу, где продолжит рассказ о героях.

– А зачем? – с удивлением спросил Федин. – Разве непременно нужна трилогия, а дилогии недостаточно? Нет, больше я о них писать не буду.

Завязался разговор о том, отчего люди так любят число три: два им кажется недостаточным, четыре – излишним. Я высказал какое-то своё предположение, связанное с христианской троицей. Федин глубоко задумался и изрёк:

– Видимо, дело в том, что минимальная семья должна состоять из трёх человек: мужчины, женщины и ребёнка. Христианская троица здесь, по-моему, ни при чём. В привязанности к троичности отразился, бесспорно, переход к моногамной семье.

Автограф К.А. Федина на книге «Необыкновенное лето»

Кроме того, как я отметил в дневничке, разговор в автомашине шёл о скульптуре и об австрийской литературе. Но никаких высказываний Федина и даже своих на сей счёт я не помню.

Предусмотрительно захватив из дома томик «Необыкновенного лета», во Внукове я попросил Федина надписать книгу. Писатель с готовностью вынул красивую авторучку. Надпись гласит: «Юрию Александровичу Федосюку – на добрую память о литературном разговоре на пути во Внуково». Томик, украшенный изящным почерком автора, цел.

Прошли годы. ВОКС распустили, вместо него в 1958 году образовался Союз советских обществ дружбы с зарубежными странами. Настала пора создавать Общество советско-германской дружбы. Вся организационная работа легла на мои плечи. Президентом нового общества был рекомендован Федин, тесно связанный с Германией и немецкой культурой: в годы Первой мировой войны он, русский студент, учившийся в Саксонии, был интернирован немцами и прожил под наблюдением полиции в стране до самого конца войны, успев за это время в совершенстве овладеть немецким языком. Важно было и то, что Федин был персоной, очень пригодной для презентации, – писатель с мировым именем. Я готовился стать его ближайшим помощником – ответственным секретарем Общества.

На 7 января 1958 года в Доме дружбы было назначено учредительное собрание. Я не ведал передышки – подбирал состав правления Общества, связывался с кандидатами, наконец, мне поручили написать доклад, который должен был произнести Федин.

Накануне учредительного вечера ко мне заехал Федин и забрал напечатанный текст «своего» доклада, который и зачитал на следующий день без всяких заметных поправок. В докладе, касавшемся в основном традиций русско-германских и советско-германских культурных связей, я густо излил всю свою эрудицию. По окончании доклада некоторые слушатели просили меня обратить внимание Федина на две или три фактические ошибки. В ошибках был повинен я, и потому Федину ничего о них не сказал.

В книге К. Воронкова «Страницы из дневника» приводятся слова Федина, произнесённые им 18 августа 1966 года в связи с предстоящей его речью на съезде писателей: «Предупреждаю вас: речь будет писательская, мной самим от начала до конца написанная. Я один раз в жизни прочитал написанную не мною речь. Мне было очень трудно, я чувствовал себя очень плохо».

Это явный намёк на текст доклада, прочитанного им в Доме дружбы 7 января 1958 г. Но мне не казалось, что Федин во время чтения «чувствовал себя очень плохо». Докладчика наградили обильными аплодисментами.

До сих пор мне непонятно, почему Федин не только не написал доклад сам, но даже его не правил. Видимо, времени не было.

После доклада членов только что избранного правления Общества председательница Союза обществ дружбы Н.В. Попова пригласила на организационное совещание в соседний зал. Я с удивлением не узрел себя в списке членов правления и на всякий случай спросил Попову, надо ли мне присутствовать.

– Нет, – спокойно ответила она.

Федин поискал меня глазами, нашел и хотел совместно со мной отправиться на совещание. Услышав от меня, что я не зван, «был удивлён» – так я отметил в дневничке.

Столь оглушительной оплеухи, притом ничем не вызванной, я, кажется, никогда ещё в жизни не получал. Придя домой, обозлённый, я тут же решил уходить из ССОДа и уже на следующий день начал искать работу. Тем не менее в оставшееся время мне пришлось исполнять обязанности ответственного секретаря нового Общества, хотя ни я, ни кто другой на этот пост избран или назначен не был.

Федин раз или два приезжал ко мне по делам Общества, в остальном мы обменивались телефонными звонками или письмами. Однажды он оставил у меня в кабинете свою заветную трубку; я обнаружил её только тогда, когда взволнованный Федин позвонил мне насчет неё из дома. За трубкой заехала дочь Федина Нина – моя ровесница, высокая черноволосая женщина, разговаривавшая со мной весьма нелюбезно. Не понравился.

В одной из бесед Федин поделился со мною своей заветной мечтой – поехать на месяц-другой в саксонский городок, где он жил в Первую мировую войну, чтобы пожить там как неофициальное лицо, вспоминая золотые годы молодости. Мечта показалась мне неосуществимой: такие поездки сугубо личного характера никак не одобрялись властями. Однако через год или два я узнал, что Федин добился поездки и нашел в Цвиккау многих немцев, знакомых по годам первой войны, даже свою тогдашнюю домохозяйку.