Книга 1917. Русская голгофа. Агония империи и истоки революции - Дмитрий Зубов

Однако всеобщий патриотизм спал довольно быстро из-за череды поражений. В газетах вместо сообщений о громких победах то и дело появлялись сводки о гибели русских кораблей. Наиболее тяжкое впечатление произвел подрыв на мине броненосца «Петропавловск» 13 апреля. Вместе с кораблем погиб командующий Тихоокеанским флотом адмирал Макаров. А в конце апреля уже сухопутная армия потерпела поражение на реке Ялу. Крепость в Порт-Артуре была отрезана от Маньчжурской армии.

Всё это вызвало глубокое недоумение у обывателей. Как же эти «макаки» нас побеждают? Где наша сила? О чем вообще царь думает?!

Лето 1904 года ознаменовалось новыми терактами (17 июня убит финляндский генерал-губернатор И. И. Бобриков, а 29 июля министр внутренних дел В. К. Плеве) и новыми поражениями русской армии. 9 августа японцы начали осаду Порт-Артура, а на следующий день в Желтом море была практически разгромлена Первая тихоокеанская эскадра. Но особенно тяжелое впечатление произвело поражение в «генеральном сражении» под Ляояном. До этого момента многие еще верили, что «макаки» пока побеждают, так как наши «не бросили еще в бой главных сил». Теперь же 170-тысячная армия генерала Куропаткина в ожесточенных боях потеряла 10% своих солдат и вынуждена была отступить. После этого даже оптимистам стало ясно, что положение катастрофическое. А наиболее дальновидные, в том числе занимавший почетный пост председателя Комитета министров Сергей Витте, уже понимали, что война, по сути, проиграна.

Дальнейшие события только подтвердили эти опасения. 5-17 октября российские войска, несмотря на большой численный перевес, потерпели еще одно крупное поражение на реке Шахэ. На сей раз на далекой, чужой и необжитой земле осталось лежать 20 тысяч мертвых солдат. «Очередной тяжкий и больной удар, – писал „Нижегородский листок“. – Противник, которого у нас называли заведомо более слабым и даже недостойным силы русского оружия, способен, как оказалось, не только злобно огрызаться, но и смертельно кусать. И если наши неудачи на море еще можно было объяснить неудачным стечением роковых обстоятельств, то крупные поражения на суше (уже далеко не первые) невольно наводят на более серьезные размышления. Готовились ли мы должно к этой войне? Почему не учли или не знали, не ведали, что этот азиатский соперник так силен и коварен?»

«Война разбудила деревню»

Царские чиновники, в том числе сбежавшие потом в эмиграцию, нередко утверждали, что тяготы и экономические трудности, вызванные войной с Японией, якобы были «преувеличены» и чуть ли не были «выдуманы революционерами». «Россия при этом почти не ощущала экономических и финансовых затруднений в связи с войной, – писал С. С. Ольденбург. – Урожай 1904 г. был обильным, промышленность снова увеличила свое производство. Налоги поступали как в мирное время, а золотой запас Госбанка возрос за год на 150 млн рублей и превышал количество банкнот в обращении. Военные расходы (составившие за первый год войны около 600 млн рублей) были покрыты отчасти свободной наличностью казначейства (бюджетными остатками прошлых лет), отчасти займами»[13].

Однако в этих утверждениях лишь проявлялась типичная пропасть между властью и народом, богатыми и бедными. У тех, кто имел банковские вклады, драгоценности в шкатулках «на черный день» и прочие активы, особых финансовых затруднений действительно не возникло. Фабриканты всегда могли оптимизировать расходы и сократить убытки за счет рабочих и пожить за счет старых запасов. Война, как всегда, ударила по самым малообеспеченным слоям, тем, кто жил от получки до получки.

В январе 1905 года статистическое отделение Московского земства обратилось к своим корреспондентам в деревнях с рядом вопросов, выясняющих влияние войны на промысловую, земледельческую и торговую жизнь населения. В результате был собран уникальный социологический материал с мест. 75% корреспондентов заявили, что война так или иначе очень тяжело отразилась на жизни. «Отхожие промыслы почти что прекратились, так как рабочих нигде не берут, – сообщалось из Можайского уезда. – Фабричные живут дома без дела». «Число лиц, уходящих на заработки, уменьшилось: нигде не берут, везде уменьшилось производство, – писали из Дмитровского уезда. – Хозяева фабрик, видя большое предложение рабочих рук, строже относятся к фабричным и за всякие пустяки штрафуют и рассчитывают». «Тяжелую годину переживают крестьяне: ушедшие на работу в Москву возвращаются домой, потому, что почти во всех мастерских работы сокращаются или даже прекращаются вовсе, – писал корреспондент из Богородского уезда. – Местные фабрики сокращают производство: фабрика Макаровой в Серпухове не работает по понедельникам и предполагает в скором времени не работать и по субботам». «Война отразилась очень плачевно на местных кустарных промыслах, так что многие хозяева принуждены прекратить свою работу вовсе, – сообщали из Верейского уезда. – Торговля в настоящее время заметно упала, на ярмарках и базарах покупается только крайне необходимое».

Семьи призванных на фронт запасных часто вынуждены были бросать землю, которая тотчас переходила в руки кулаков. Стремительно росло воровство и нищенство. Однако начальство мало обращало внимания на бедственное положение крестьян, выколачивая из них подати с той же энергией, как и в мирное время. «Много горя принесла крестьянам продажа скота и имущества за оброки, – писал корреспондент-священник. – Есть семейства, где кормильца взяли на войну, а последнюю коровушку продали за оброк».

Вместе с тем война вызвала совершенно неожиданное явление – рост интереса крестьян к политике. Она буквально «разбудила деревню», по выражению современников. Если ранее сельские жители мало интересовались деятельностью правительства, царя и внешнеполитическими вопросами, то, начав войну с Японией, царизм невольно способствовал росту политизированности деревни.

«Нельзя обойти молчанием тот факт, который есть прямое отражение войны, – это огромный интерес к чтению газет, – писал священник Цветков из Волоколамского уезда. – Газет по сравнению с прошлым годом у нас выписывается масса, так что нет селения в районе, где бы не выписывалась какая-либо газета. Газеты выписываются обществом и посылают нарочных, которые вереницей дежурят у почтового отделения, дожидаясь прибытия почты». «В настоящее время в нашей местности очень распространилась газета, – вторил ему корреспондент из Клинского уезда. – Когда кто-нибудь придет домой из чайной лавки, обратившейся теперь в клуб, то даже бабы и маленькие ребята спрашивают, что пишут в газетах». «Под влиянием ли проникших в деревню газет, или уж так, вследствие назревшей потребности, народ в эту войну заговорил повсюду о своем образовании, – констатировал священник Смирнов из Тверской губернии. – Он не доволен существующей школой и требует дальнейшего образования»[14]. Ну а образованные люди в царской России, как известно, сразу становились оппозиционерами или революционерами!