Книга Двойной язык - Уильям Голдинг

– Ах нет, Ионид, далеко не свободна! Но не стоит и дальше говорить на эту тему. Вы много путешествовали, благородный господин. Видели ли вы страну прекраснее Греции?

– Более прекрасных стран – в достатке, госпожа, но женщин прекраснее – нигде.

Одобрительный ропот согласия со стороны мужчин, а женщина-коринфянинка встрепенулась и захихикала. У меня, увы, не было причины ни для того, ни для другого.

– Таким образом, – сказал коринфянин, – мы согласны (не так ли?), что римское правление следует терпеть?

– А если нет, – негромко сказал Ионид, – что мы могли бы сделать?

– Ничего, – сказал Аристомах.

– Ничего, – сказал коринфянин.

– Тем не менее, – сказал Ионид, – имеется эта, открыть кавычки, подпольная, закрыть кавычки, партия в Афинах. Вы, благородный господин, столь много путешествовавший, вы не слышали о том же в других эллинистических городах?

Финикиец прищурился на него над краем чаши:

– Собственно, почему вам хочется это узнать?

– Вы, благородный господин, чужеземец. Вы можете говорить вслух то, что мы можем… не решиться сказать.

– Я слышал подобное. Я видел те и эти каракули и там и сям.

– И что думает правитель?

– А о чем ему думать? В Элладе царит мир.

– Если не считать разбойников, – сказал Аристомах.

– Если не считать пиратов, – сказал Ионид.

Жена коринфянина обернулась к нему:

– Ах, расскажите нам о пиратах!

– Просто в этой части Средиземного моря плавания стали небезопасными. Римляне охраняют воды между нами и ними, но больше почти нигде. В былые дни восточную часть моря оберегала ваша страна, но это было давно. Вы больше не можете себе это позволить.

Тут начались длинные рассуждения о пиратстве, чему я только радовалась, так как устала и мне не хотелось ничего слушать, ничего делать – только уйти и лечь спать. Вполуха я слышала, как финикиец объяснял, как, когда он «только начинал», опасаться приходилось только случайного корабля, иной раз всего лишь лодки с тремя парами весел, которые приходилось класть, прежде чем попытаться забраться к вам на борт. Иногда, сказал он, можно было договориться, чтобы они оставались на своем корабле, а вы платили им отступное. В сущности, своего рода дорожный сбор. Но затем стало куда хуже – головорезы на парусниках, очень маневренных, способных нагнать любое судно, кроме триремы. Однако теперь на триремах плавают пираты – иногда целый флот прочесывает ту или иную часть моря – например, у западного побережья за Смирной, захватывая и топя все, что попадается им на глаза. Власти? Местные власти не делают ничего – не имея на то денег или, может быть, следовало бы сказать, «финансовых ресурсов»? Даже Делос или Родос. Остаются римляне. Совсем не природные мореходы, но способные выучиться морскому делу – и выучились, как пришлось, на свое горе, убедиться карфагенянам.

VI

Было бы утомительно описывать ежемесячные праздники оракула и мои нисхождения в грот, вначале внушавшие мне панический страх, так до конца и не рассеявшийся. Иногда я отвечала гекзаметрами, хотя легким это так и не стало. Требовалось определенное воспарение духа, но как бы то ни было, это вызвало куда больший шум, чем мне было известно тогда. Дело в том, что подобная форма ответа в стихах вышла из употребления много поколений назад. И когда в Афинах узнали, что Пифия вновь пользуется языком самого Аполлона, пусть хоть изредка, появился новый повод для посещения оракула. Вскоре Ионид уже ограничивал собственные поправки и сообщал посетителям то, что я говорила, без каких-либо изменений. Мне это льстило, и, правду сказать, я все еще считаю, что некоторые ответы были очень удачны, но не стану приводить их тут. Ионид несколько раз грозился «опубликовать» их в книге. Существует немало сборников наших прорицаний – не моих, но оракула, – которые «публиковались» на протяжении поколений, хотя их единственные экземпляры хранятся в храме и не выдаются для «неразрешенного прочтения». Про «неразрешенное прочтение» сказал Персей. Не знаю, почему это словосочетание показалось мне таким смешным и почему я употребляла его к месту и не к месту, пока Ионид не сказал, что меня скучно слушать. После моего первого жуткого нисхождения в грот я обнаружила, что по-прежнему испытываю благоговейный страх, какой испытывают, входя в храмы или даже просто стоя перед ними. Состояние, получившее у жрецов название «приобщения». Мне казалось, что после первого – посмею это назвать «насилием» надо мной – бог счел, что всему есть мера, что я объезжена и мной можно управлять легчайшим прикосновением руки. И ту трагедию Еврипида я поняла глубже, чем ее понимал сам поэт! И когда я ее смотрела – на представлениях я должна была сидеть в театре рядом со жрецом Диониса, – то даже плакала под своим покрывалом, и сама не знала, от радости или печали. Все это тайна. Быть может – как утверждал Ионид в самые свои скептические дни, – старинные легенды вовсе не таят глубокие религиозные истины, показывая их нам лишь как тени, но прямо и без обиняков утверждают великие человеческие истины, которые, возможно, не менее драгоценны. Но по-моему, Ионид изменялся. Иногда я замечала в его словах намек на то, что не все религии глупы – как их обряды – и что космос, в котором мы обитаем, куда более странное место, чем обычно думают люди. Нам, как-то сказал он, не следует безоговорочно считать нашу современную мудрость последней и неопровержимой.

После праздника в тот первый месяц я была ошеломлена не только количеством оставленных для меня подарков, но и их разнообразием. По-моему, я уже говорила, какими богатыми были дары двух молодых римлян. Остальные же по ценности нисходили (если такое направление верно) до овощей и убитого зайца. По мере того как шли месяцы и Ионид от моего имени относил драгоценные украшения златокузнецу, я очень быстро обретала собственное богатство. Теперь я поняла, зачем в покоях первой госпожи имелись запирающийся чулан, современный сундук с замком и – наиболее интересный – старый-престарый сундук, который просто завизжал, а не заскрипел, когда я его открыла. Ионид клялся, что прежде он никогда его не видел, и мы открыли его с некоторым трепетом, так как даже покои Пифий хранили в себе нечто от грота. Ну, визжал он или нет, а сундук мы вместе открыли, и в нем не оказалось ничего, кроме нескольких черепков. Их покрывали старинные знаки, при виде которых Ионид разразился восклицаниями. Именно такими в древние времена пользовались критяне. Он послал за Персеем, и тот прочел их для нас. По его словам, на черепках был список каких-то предметов и логично предположить, что прежде они хранились в этом сундуке. Золотые слитки, если это было так, статуэтки и курильница. Персей запнулся на середине и покраснел до того, что я испугалась, не хватил ли его удар, однако не хватил. И он разразился прерывистой речью:

– Вы не поняли? Золотые слитки! Это же часть сокровищ, которые Крез прислал оракулу! Вы помните, в них входили пояса и ожерелья для Пифии, и очевидно, она получила слиток-другой. Письмена на одном черепке – хеттские. То есть было все это целых шестьсот – семьсот лет назад – уму не постижимо!