Книга Десять десятилетий - Борис Ефимов

В глубине двора, заваленного бумажными рулонами, пятиэтажный кирпичный корпус. Поднимаемся по лестнице с простыми железными перилами. На втором этаже находится редакция «Известий». Этажом выше — «Правды». Поднявшись на третий этаж, я с понятным волнением открываю дверь в редакцию. Далее — очень просторный прямой коридор, в который с обеих сторон симметрично выходят стеклянные двери кабинетов и отделов газеты. В коридоре царит оживление: это место встреч, летучих бесед, деловых и неделовых разговоров. В кабинетах более тихая и сосредоточенная обстановка: там идет работа.

Именно в коридоре, а не в кабинете я и увидел редактора «Правды» Николая Ивановича Бухарина, одного из виднейших теоретиков партии, автора книги «Азбука коммунизма» и, по выражению Ленина, любимца партии. На Бухарине была синяя сатиновая рубашка с черным галстуком, на ногах домашние туфли. Пробормотав какие-то слова, смысла которых ни он, ни я сам не поняли, я протянул ему свой рисунок.

— Что ж, — сказал он. — Пожалуй, недурно… Мария Ильинична, — обратился он вдруг к женщине, которая в этот момент вышла из стеклянной двери с надписью «Секретариат», — посмотрите-ка эту штукенцию.

У женщины было серьезное широкоскулое лицо, светлые внимательные глаза. Гладко причесанная голова чуть-чуть наклонена набок. Мария Ильинична взяла в руки мой рисунок, но в эту секунду из секретариата выглянула молоденькая смуглая девушка с криком:

— Мария Ильинична! Верхний!

Мария Ильинична торопливо вернулась обратно, унося с собой мой рисунок, и я видел сквозь открытую дверь, как она взяла трубку висевшего на стене деревянного телефона, и услышал ее голос:

— Это ты, Володя?

Бухарин тоже вошел в секретариат, и дверь закрылась. Впоследствии мне еще не раз придется бывать в «Правде», не раз показывать Марии Ильиничне свои рисунки и выслушивать ее мнение, не раз буду я заходить в секретариат и беседовать с Соней Виноградской (так звали смуглую девушку, секретаря Ульяновой). Я узнаю, что возглас «верхний!» обозначает звонок аппарата так называемого Верхнего коммутатора Кремля, соединяющего редакцию «Правды» с кабинетом и квартирой Ленина.

Скажу прямо: Мария Ильинична не обладала ни большим обаянием, ни большими способностями. Но эти необходимые для работы с людьми качества ей вполне заменяло звание «сестра Ленина». Ко мне она относилась вполне благосклонно и даже, когда я приносил очередной рисунок, со слабым подобием улыбки говорила:

— Нуте-с, поглядим, что нам принес маленький братик Миши Кольцова?

Когда при «Правде» начал выходить еженедельный литературно-художественный и богато иллюстрированный журнал «Прожектор», то от редакции «Правды» его курировала Мария Ильинична. Но, по сути дела, чисто формально: журнал практически делали журналист Лазарь Шмидт и писатель Ефим Зозуля. Правда, при создании журнала Мария Ильинична лично вызвала меня и поручила сделать для «Прожектора» броскую обложку, что я и выполнил. Припоминаю и такой эпизод. В «Прожекторе» нередко печатались дружеские шаржи на известных писателей, деятелей культуры, а также и на руководителей государства. Однажды кто-то сказал: «А что, если дать шарж и на Сталина?» Мы призадумались. Личность Генерального секретаря как-то не располагала к подшучиванию, хотя еще не было случая, чтобы кто-то из высокопоставленных товарищей обиделся на свое шутливое, юмористическое изображение. Я предложил посоветоваться с Марией Ильиничной. Нарисовал шарж на Сталина с обычными, положенными в дружеских шаржах преувеличениями: низкий лоб — еще ниже, прищуренные глаза — еще уже, тяжелые сапоги — еще тяжелее. И мы со Шмидтом отправились к Марии Ильиничне. Взяв в руки шарж, она начала его рассматривать без малейшего признака улыбки. И наконец сказала:

— У него тут какая-то лисья рожа.

Мы со Шмидтом переглянулись.

— Мария Ильинична, — робко заметил я, — но это — только шарж.

— Не знаю… Не знаю… — мрачно проговорила она. — Стоит ли…

— Мария Ильинична! — сказал Шмидт. — А что, если послать это Товстухе?

Несмотря на такую забавную фамилию, Товстуха был личностью весьма серьезной и, подобно своему шефу, мало расположенной к шуточкам. Он занимал должность заведующего секретариатом Генерального секретаря. Поколебавшись, Мария Ильинична согласилась. Дня через два нас со Шмидтом вызвали к ней. Взглянув на нас сумрачно и неприязненно, она молча протянула нам пакет, в котором лежал мой рисунок. К нему была приколота записка на бланке заведующего секретариатом за подписью Товстухи: «Не печатать».

— Ну что? — сказала Мария Ильинична, сердито глядя на нас. — Надо же было соваться…

Следует заметить, что Хозяин, активно не любивший Крупскую, к Марии Ильиничне относился равнодушно. Между прочим, уже много позже как-то по делам Союза писателей Кольцов ожидал приема у Сталина. Он видел, как вне очереди были пропущены в кабинет Генерального секретаря Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична. И видел, как через несколько минут они, растерянные и бледные, буквально выбежали оттуда, стремительно направляясь к выходу. А через открытую дверь кабинета отчетливо донесся холодный, презрительный голос:

— Убийц пришли защищать? Не намерен с вами разговаривать.

Нетрудно было догадаться, что вдова и сестра Ленина приходили просить о сохранении жизни осужденным на недавнем процессе старым ленинским соратникам Зиновьеву и Каменеву.

Вспоминается, кстати, как на одном из пленумов ЦК после выступления Крупской, которое активно не понравилось Сталину, он взял слово с таким разъяснением:

— Родственники Владимира Ильича почему-то присвоили себе манеру по-своему толковать и комментировать его взгляды и мнения. Вряд ли с этим следует согласиться. Тем более что, если пленуму угодно, я могу представить товарищам последнюю супругу Владимира Ильича.

Ни для кого не было секретом, что Сталин имел в виду члена ЦК товарища Артюхину.

Приходится вспомнить и то, что антипатия Сталина к Крупской не способствовала ее долголетию… А Мария Ильинична дожила свой век спокойно.

Там же, в «Правде», но несколько позднее я познакомился с еще одним интересным и талантливым человеком — Давидом Заславским. Красивое библейское имя Давид носили, как я заметил, большей частью люди незаурядные, примечательные. По крайней мере среди тех, кого я знал лично. Правда, древнего иудейского царя Давида я лично не знал, но по всем дошедшим до нас сведениям он был личностью выдающейся. Достаточно вспомнить хотя бы его сенсационную победу над злым великаном Голиафом. А вот с талантливейшим художником Давидом Дубинским, замечательным редактором газеты Давидом Ортенбергом, великолепным скрипачом Давидом Ойстрахом, пианистом Давидом Ашкенази был хорошо знаком и даже, позволю себе сказать, дружил.

А сейчас речь пойдет еще об одном хорошо знакомом мне Давиде, о котором, на мой взгляд, стоит рассказать.

…Петроград. Лето семнадцатого года. До предела накаленная, взбудораженная, зловеще-непредсказуемая политическая обстановка. Главные возмутители спокойствия — это большевики, или, как их чаще именуют, «ленинцы» по имени некоего Ленина, недавно как снег на голову свалившегося из эмиграции, проехав через воюющую с нами Германию в предоставленном ему немцами запломбированном вагоне.