Книга Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной

Я учел уроки прошлого — наотрез отказался играть в Москве. Играли в Одессе. Наскоро сколоченный помост, где находился наш шахматный стол, не был шедевром строительного искусства и колебался от каждого движения. А у Петросяна в последние годы появилась привычка в конце партии, когда растет нервное напряжение, трясти ногой. Ни раньше, ни потом, в других матчах я такого за ним не замечал. Видимо, следствие сильной нервной усталости. Стол и помост дрожали. Во время первой партии я сделал ему словесное замечание, а он после партии, которую проиграл, написал заявление в судейскую коллегию. Во время четвертой партии в обоюдном цейтноте я пошел к судье жаловаться, а он в ответ лишь пожал плечами. После партии (я ее проиграл) я написал заявление в судейскую коллегию о неспортивном поведении Петросяна, упомянул также, что регулярно в зале собирается группа армян с лозунгами поддержки в адрес Петросяна.

Пятая партия игралась при счете 2:1 в мою пользу. Я получил некоторый перевес по дебюту. Петросян снова стал трясти стол. Теперь мне показалось, что при попустительстве главного судьи он делает это нарочно — мешает мне обдумывать ход! «Не трясите стол, вы мне мешаете», — сказал я. «Да мы не на базаре», — ответил он. И продолжал свое черное дело. И тогда я произнес сакраментальную фразу: «Вы ловите свой последний шанс!» Эта фраза оказалась самой последней. Больше — вплоть до его смерти — мы так и не разговаривали.

Петросян перестал трясти стол, я отложил партию в выигранной позиции. На доигрывание он не пришел. Вместо этого он написал заявление, требуя отменить результат матча (при счете 3:1 в мою пользу) и присудить ему победу, на том основании, что я мешал ему играть! Он использовал все возможности: послал телеграмму из 200 слов в ЦК КПСС, звонил президенту ФИДЕ Эйве. Заседание жюри проходило под водительством мэра Одессы. Обсуждался вопрос о моем якобы нарушении правил. Попутно я задал вопрос: «Выступления Петросяна в СССР сопровождаются демонстрациями армян, и меня интересует — какую роль сам Петросян играет в организации этих сборищ». «Все! — вскричал Петросян. — Он оскорбил меня, он оскорбил мой народ. Я с ним больше не играю!» Он написал очередное заявление — обвинил меня в шовинизме. Моя жена- армянка была в Одессе во время матча, но вряд ли он упомянул эту деталь. В ожидании решения из ЦК КПСС он лег в больницу, но от обследования отказался. Когда из Москвы пришел отрицательный ответ, Петросян написал заявление, что сдает матч…

Накануне Олимпиады в Ницце нас пытались помирить. Трудно было представить, что мы можем участвовать в одной команде. Петросян, дабы его не выгнали из сборной, выдавил из себя подобие улыбки.

Отныне, следом за Спасским и Фишером, которые обыграли его, я стал его заклятым врагом. Пройдет полгода, и он открыто станет выталкивать меня из страны. На этом пятачке, называемом Советский Союз, нам вдвоем не ужиться…

В Ницце я встретил старого знакомого Г. Сосонко, теперь гражданина Голландии. Он часто бывал точен в своих предсказаниях. Мы разговорились, вспомнили уже покинувших СССР гроссмейстеров. «Рассматривая движение за выезд из СССР в диалектическом развитии, — говорил Сосонко, — мы приходим к выводу, что следующим покинувшим СССР будет…» «Ну что вы, — обрывал я его, — мы такие привилегированные, мы такие большие люди в СССР…» «Однако, принимая во внимание все шахматные и не шахматные обстоятельства, приходишь к мысли, что следующим уехавшим…» Я не давал, не дал ему возможности высказаться до конца, назвать имя. Ведь он, без сомнения, имел в виду меня! Я боролся, я все еще видел себя полезным членом общества. Как боролся потом в матче против Карпова и некоторое время после матча — против общества, которое больше не считало меня полезным…

Власти выбрали фаворитом Карпова. Это было ясно. И ясно почему. Карпов — стопроцентный русский. В отличие от меня. Карпов — представитель рабочего класса, по Конституции — правящего класса страны. В отличие от меня, интеллигента. Карпов послушен властям. В отличие от меня, чье личное дело полным-полно нарушений. Наконец, он молод, он перспективен на десятки лет вперед. В отличие от меня, который на 20 лет старше Карпова.

В прессе Карпов всегда говорит то, что нужно, что от него ждут. По-видимому, не обходится без наставлений Баха. Я уважительно пишу о Фишере, даю понять, что с ним играть нелегко. Карпов дает интервью, что он никого не боится! В то же время он поддерживает свой имидж русского рабочего парня. А. Рошаль взял у Карпова и меня интервью — одинаковые вопросы, короткие ответы. Я назвал любимым фильмом феллиниевский «Ночи Кабирии», он — «Освобождение», советский фильм о войне с Германией. А, может быть, и вправду у него такой культурный уровень?!

Подготовка к матчу началась, а я еще этого не понимал. На Олимпиаду в Ниццу летом 1974 года команда отправилась с двумя тренерами. Один — Фурман, официальный тренер Карпова. Другой — Геллер, пока еще подпольный тренер Карпова. Успешно шпионит за мной. Геллер подсмотрел, что я купил книгу о варианте дракона. Этому варианту Карпов посвятит недельный анализ.

В переговорах о матче мне было трудно. Карпов не зря появился в Ленинграде. Он отобрал у меня тренера, он сумел отобрать у меня помощь ленинградских организаций — Спорткомитета, шахматной федерации. Не очень умно поддерживать перелетную птицу, появившуюся откуда-то с Урала, вместо человека, десятки лет верного городу. Не исключено, что пришел приказ сверху. Единственный человек, который поддерживал меня на переговорах в Москве, был руководитель шахмат в обществе «Труд» Григорий Абрамович Гольдберг.

Обманным путем работник Спорткомитета Батуринский добился, чтобы матч был назначен в Москве — в уже подписанный мной документ он просто включил еще один пункт. Я просил начинать игру в 16.30. Карпов, который считал — чем старше человек, тем труднее ему соображать в позднее время — настаивал на 17- ти часах. Используя свое привилегированное положение, Карпов настоял на всех пунктах, которые считал нужными для себя. При переговорах присутствовал руководитель федерации шахмат СССР Ю. Авербах. В прошлом мы были с ним в хороших отношениях. Но на переговорах он поддерживал Карпова. Я был обозлен. В этой ситуации, где все пинали меня, я должен был оставаться самим собой — иначе я психологически проигрывал матч еще до его начала! Я послал Авербаху открытку: «От трусости до предательства один шаг, но с Вашими данными Вы легко преодолеваете это расстояние. Искуснее держите нос по ветру!» Я имел в виду как умение Авербаха подстраиваться к сильнейшим, так и его высокий рост. Еще один враг. Но раз весь свет ополчился против меня — я шел на разрыв со всем светом.

Надо отдать должное прозорливости советских властей. Они не хуже Сосонко смотрели в будущее. За два года до моего бегства на Запад они уже относились ко мне как к иностранцу! Почему Смыслова отправили из Москвы? Мы были изолированы. Со мной, моей женой, моими людьми боялись даже здороваться. Не боялся Смыслов. Его с почетом выслали из Москвы на международный турнир. А как было с Бронштейном? Мы поработали с ним перед матчем, а потом я предложил Давиду быть моим официальным тренером. Он ответил: «Матч ведь будет в Москве. Я вам буду все равно помогать. Я веду шахматный отдел в крупной газете. Если я буду вашим официальным тренером, мне не разрешат освещать ваш матч». В федерации шахмат узнали о его поездке ко мне, позвонили в редакцию газеты — и там отобрали у него отдел! Огорченный Бронштейн уехал из Москвы, а вернулся только через полтора месяца…