Книга Ломоносов - Рудольф Баландин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вряд ли он принял эту версию всерьез: Белое море велико, где рыбачил Василий Дорофеевич, неизвестно. В состоянии бодрствования переживания, калейдоскоп мыслей, воспоминания мешают спокойно осмыслить события. С Михаилом наверняка было так. Ему и о собственной судьбе приходилось задумываться всерьез: как-то его встретят в Академии наук?
Во сне эмоциональные бури утихли. Его рассудок нашел наиболее вероятное решение. Из глубины разума всплыла мысль о том, где может находиться тело отца. Подсказка обрела отчетливую картину «вещего сновидения»: на уровне подсознания наиболее значимы не словесные, а зримые образы. Он увидел знакомый остров и тело отца.
О мистическом ясновидении тут говорить не приходится. Во сне реализовалась наиболее вероятная версия. Михаил Васильевич рассказал о сновидении попутчикам. Купцы поверили, что так ангел подсказал сыну истину об отце. Вернувшись в родной город, они сообщили землякам Ломоносова об этом сне. Поморы обследовали островок, о котором шла речь, и нашли там тело Василия Ломоносова.
Можно предположить, что рыбаков застал в море шторм и Василий Дорофеевич попытался найти убежище в знакомой ему бухте на островке. Они не успели там укрыться, как налетел шквал, судно разбилось о скалы, и все рыбаки утонули, а тело Василия Ломоносова выбросило на берег. Не исключено, что он сумел спастись, но вскоре скончался от голода и холода на необитаемом острове.
…Возможно, кого-то не устроит рациональное объяснение вещего сна Ломоносова. Тут уж ничего не поделаешь. Если рассудок и знание — сила, то суевере и незнание — много сильней в личной и общественной жизни.
Предрассудки основаны на вере и фантазии, а не на знаниях и логике. Суеверия — вера суетная в нечто низкое и сомнительное, пустяшное или фантастическое, в то, что человек затрудняется объяснить с позиций науки, разума, фактов и логики. Но ведь на то и разум у нас, чтобы думать и понимать.
Наш вывод: никакими особыми или, как замысловато говорят, «экстрасенсорными» способностями Ломоносов не обладал. Вещий сон его стал проявлением логичного мышления, переведенного подсознанием в форму воображаемых образов.
Но помимо всего прочего данный случай показывает, что Михаил Васильевич умел сосредоточенно обдумывать конкретную проблему, подключая к рассудку эмоции, подсознание. Это чрезвычайно полезно для исследователя. Только так нам дано вторгаться мыслью в Неведомое и делать выдающиеся открытия.
ПОЭЗИЯ И ПОЗНАНИЕ
Осенью 1740 года в России произошли знаменательные события. 17 октября умерла Анна Иоанновна. Не прошло и месяца, как ее фаворит Бирон, так и не насладившись властью регента при малолетнем наследнике престола Иоанне Антоновиче, был арестован и сослан. Шла борьба за власть между вельможами, принадлежавшими к разным влиятельным группам.
Это обстоятельство оказалось благоприятным для Ломоносова. В Петербургской Академии наук руководство пребывало в состоянии неопределенности: нельзя было догадаться, какие предпринимать действия, кого поддерживать. Появилась возможность для победы «русской партии», ратовавшей за прием в Академию отечественных ученых.
Возможно, по этой причине советник Академии Шумахер не стал ходатайствовать о наказании Михаила Ломоносова за самовольный уход от Генкеля. Напротив, ему выдали 50 рублей и предоставили две небольшие комнаты на Васильевском острове близ ботанического сада. Шумахер назначил его помощником своего зятя — академика Иоганна Аммана, врача и ботаника, — в составлении каталога минералов. Кроме того, Ломоносов делал переводы для «Санкт-Петербургских ведомостей».
И все-таки Михаил Васильевич остался недоволен. Ведь по завершении командировки за границу, после предъявления хвалебных отзывов преподавателей и собеседования его следовало произвести в экстраординарные профессоры, увеличив жалованье. Он продолжал жить бедно, порой в долг, и не мог вызвать к себе из Германии жену с ребенком.
Ломоносов написал оду ко дню рождения Иоанна Антоновича, а следом еще одну, на победу русских над шведами при Вильманстранде. Представил в Академию две диссертации на латинском языке: «Исследование о зажигательном катоптрическо-диоптрическом приборе» и «Физико-химическиеразмышления о сходстве серебра и ртути». Примерно в то же время свои диссертации представили Виноградов, Райзер и Теплов. Однако академики (все — иностранцы) неспешно читали и обсуждали эти работы с августа до середины декабря.
Возможно, они тянули бы и дольше, но вновь резко изменилась политическая ситуация: 25 ноября 1741 года произошел дворцовый переворот; гвардия возвела на престол дочь Петра Великого Елизавету. Русские вельможи получили возможность потеснить иноземцев, плотно облепивших трон. Для Академии наук настала пора принимать в свои ряды русских ученых.
Ко дню рождения императрицы Елизаветы — 18 ноября — Штелин сочинил очередную оду на немецком языке, как прежде писал он хвалу Анне Иоанновне и Бирону. Ее перевод на русский язык Шумахер поручил Ломоносову (возможно, Тредиаковский, услугами которого пренебрегли, стал испытывать неприязнь к Ломоносову). Это решение показывает, что в то время отношения между этими двумя людьми, позже ставшими врагами, были неплохими. «Ломоносов бесподобно продвигается в своем переводе… — писал Шумахер Штелину. — Если бы только не было у него одного недостатка, то от него должно было бы ожидать много хорошего».
О каком недостатке речь? Судя по всему — об употреблении Ломоносовым «горячительных напитков». Пожалуй, так он, по русскому обычаю, заглушал свою печаль. Но теперь его положение могло улучшиться. В оде звучала надежда на избавление от гнета иноземцев:
Перевод был одобрен. Оду преподнесли Елизавете от имени Академии наук. Ломоносов решил, что наступил благоприятный момент, чтобы в письме «на высочайшее имя» напомнить о себе:
«Повелено было мне, нижайшему, ехать в Германию в Фрейберг для изучения металлургии; а по определению Академии наук послан был я, нижайший, в марбургский университет для научения математики и философии с таким обнадеживанием, что ежели я, нижайший, мне указанные науки приму, то определить меня, нижайшего, здесь экстраординарным профессором, такоже и впредь по достоинству производить…
Во оных городах будучи, я через полпята (четыре с половиной. — Р.Б.) года не токмо указанные мне науки принял, но в физике, химии и натуральной гистории горных дел так превзошел, что оным других учить и тому принадлежащие полезные книги с новыми инвенциями писать могу, в чем я Академии наук специмены (образцы. — Р.Б.) моего сочинения и притом от тамошних профессоров свидетельства в июле месяце прошедшего 1741 года с докладом подал.
